Глаз змеи - [3]

Теперь Камраль с удивительной ясностью вспомнил этот разговор и все свои встречи со змеей. Особенно запомнились те случаи, когда он видел ее первый раз в году — весной после зимней спячки. Тогда змея смотрела на него долгим, прямо-таки бесконечно долгим взглядом, словно очень старалась припомнить его, но не могла. Видимо, рептилии тоже способны запоминать приятные и неприятные для них события и соответственно реагировать, хотя центральная нервная система у них примитивнее, чем у млекопитающих и птиц. Маленькие ужи, едва вылупившись из яйца, уже знают о жизни все, что им необходимо. Они хорошо знают, что они могут есть, как надо охотиться, кого и чего нужно бояться, куда можно спрятаться и — на крайний случай — как надо защищаться.

Глаза змеи (как им и полагалось, если верить всевозможным справочникам) отнюдь не были светлыми; они были темными и глубокими, и когда змея вдруг шевелила головой, собираясь тихо удалиться, в ее глазах вспыхивали золотые искорки. Камраль не раз пытался из чистого любопытства увидеть в этих глазах свое отражение; змея подпускала его к себе довольно близко, но — увы! — ее глаза отражали свет не так, как глаза человека… Она никогда не позволяла ему прикоснуться к себе. Каждый раз она спокойно ускользала от его руки. У него сложилось впечатление, что она уважает его как владельца этой территории и рассчитывает на ответное уважение, тогда как он со своими эгоистическими затеями из года в год урезает ее жизненное пространство. А ведь она появилась здесь гораздо раньше, чем он выстроил свой дом. Ему даже казалось, что каждую весну они заключают друг с другом новый договор. Еще когда дети Камраля были маленькими, он строго запретил им мучить змею и даже беспокоить ее без надобности, а жена его все равно ни к одной змее и близко не подошла бы.

Разумеется, Камраль понимал, что все эти его ощущения отчасти вызваны россказнями старика Корге, с которым он любил поговорить о смысле жизни. И конечно, отношение старика к змее казалось Камралю отзвуком верований древних язычников, которые видели в змее отнюдь не символ зла, а напротив — олицетворение доброго подземного божества. Они также считали змею оракулом, проницательность которого во многом превосходит человеческую. Змеи считались хранительницами целебных источников и символом Эскулапа. Именно из этих представлений возник культ домашней змеи, и они же лежат в основе красивой сказки о Королеве змей. Профессор нередко посмеивался над этими сентиментальными преданиями, однако смех его звучал последнее время все более неопределенно и неуверенно…

Камраль никогда не видел на своем солнечном косогоре другого взрослого ужа. Правда, в конце лета ему часто встречались маленькие, только что появившиеся на свет змейки. Когда эти змейки подрастали, они, видимо, перебирались через поле в близлежащий лес и оставались жить там, не желая оспаривать у своей родительницы ее исконную территорию. Даже партнеров змеи-королевы, с которыми она, конечно, должна была время от времени спариваться, Камралю ни разу не удалось увидеть. И такая таинственность делала это существо особенно дорогим для профессора. Иногда Камралю казалось, что змея обладает таинственной способностью размножаться без оплодотворения, и тогда она делалась в его глазах совершенно мифическим существом. Ему самому случилось однажды, заработавшись, вспомнить вдруг о разделении людей на мужчин и женщин и ощутить эту противоположность как досадную ошибку природы…

Сколько же ей было лет? Неужели подсчеты Корге верны?

Камраль знал, что пятьдесят лет для змей не редкость. Но ведь старику Корге этим летом исполнилось семьдесят четыре, а он говорил, что змею знал еще его отец, — значит, ей было больше ста лет! Она была в два раза старше самого профессора.

Как многочисленно, должно быть, ее потомство! В каждом августе она клала от двадцати до тридцати яиц; значит, за сто лет — не меньше двух тысяч. Половина этих змей тоже кладет яйца — в общей сложности двадцать тысяч яиц каждым летом… Но Камраль не стал подсчитывать потомков убитой им змеи; не в них было дело. По-настоящему страдал он из-за того, что стал виновником смерти существа, которое ему доверяло. И он снова вспоминал свои встречи с нею, вспоминал, как она внимательно оглядывала его и неспешно удалялась, чтобы заняться своими делами (что бы это могли быть за дела?). Она, конечно, каждый раз узнавала его и была уверена, что бояться ей нечего. Камраль подумал, что она, пожалуй, успела стать для него самым близким из всех живых существ. Эта змея умела осмысливать происходящее и делать выводы. Даже выбор ею места для зимовки свидетельствовал об ее уме: колодец, уходя глубоко в землю, в любые холода сохраняет немного тепла, а к тому же зимой его никто не открывает… С этими мыслями Камраль уснул. Но и сны его были мучительными и странными.

Сперва ему снились их дружеские встречи. Ему казалось, что змея улыбается, хотя и во сне он помнил, что уголки змеиного рта загнуты вверх от природы. Потом улыбающаяся змея стала надвигаться на него, как кадр в кинофильме; глаз ее становился все больше и наконец поглотил Камраля. Оказавшись внутри змеиного глаза, Камраль смотрел из него, как из окна, — или, может быть, смотрел этим глазом изнутри самого себя. Он был одновременно человеком и змеей.