Глаз тигра - [16]

Внезапно я услышал за спиной слабое движение и обернулся на звук. За мной, будто леопард на охоте, следовал Гатри. На нем были одеты только жокейские шорты, и лунный свет высвечивал его белый мускулистый и стройный торс. На правом боку у него болтался его здоровенный черный «сорок пятый». Мгновение мы смотрели друг на друга, затем я расслабился.

— Знаешь, дружище, оставь эти штучки сейчас же. Ты вовсе не мой тип, — сказал я ему, но адреналин уже попал мне в кровь, и мой голос звучал хрипло.

— Когда мне понадобится убрать тебя, Флетчер, я воспользуюсь вот этим, — сказал он и поднял револьвер. — Я прошью тебя насквозь.

Мы позавтракали до рассвета, и я взял кружку кофе с собой на мостик, чтобы выпить его наверху, пока мы двигались вдоль пролива, к открытому океану. Матерсон сидел внизу, а Гатри развалился в рыбацком кресле. Поднявшись, Джимми принялся объяснять мне задачи сегодняшнего дня. Он был очень взволнован и походил на охотничью собаку, которая учуяла добычу и не может устоять на месте.

— Я хочу сделать несколько снимков с высоты этих пиков, — пояснил он. — Мне нужен ваш ручной компас, чтобы указать вам направление.

— Джим, скажи мне, куда тебе надо, и я доставлю тебя прямо на место, — предложил я.

— Давайте по-моему, шкипер, — упрямо ответил он, и я почувствовал, что не могу сдержать раздражения в голосе:

— Что ж, хорошо, орел-скаут, — он вспыхнул и отошел к перилам, чтобы навести компас на вершины. Минут через десять он заговорил снова.

— Можем ли мы развернуться градуса на два, шкипер?

— Конечно же, можем, — улыбнулся я в ответ. — Но тогда мы направимся прямо к краю Пушечного рифа и распорем ей брюхо.

Еще два часа у нас ушло на блуждания сквозь лабиринт рифов, пока я, наконец, не вывел «Балерину» через пролив в открытое море, обогнув Пушечный риф с востока. Это напоминало детскую игру «найди наперсток». Джимми выкрикивал «теплей», или «холодней», не давая мне совершенно никаких опознавательных знаков, с помощью которых я мог бы привести «Балерину» точно в то место, что он искал. На открытом пространстве волны вздымались величественной чередой, вырастая все выше по мере приближения к берегу. «Балерина», перекатываясь, раскачивалась на их гребнях, пока мы медленно подходили к внешнему рифу.

Здесь, где волны встречали коралловую преграду, их величие внезапно уступало место ярости, и они закипали, рассыпаясь высокими фонтанами пены, которая ливнем обрушивалась на риф, неся в себе всю мощь столкновения. Затем волны откатывались обратно, обнажая черные коварные клыки рифа, пена потоками сбегала со скал, а дальше уже надвигалась другая волна, изогнув громадную гладкую спину для атаки.

Джимми упорно направлял меня на юг курсом, ведущим к рифу, и я понимал, что мы где-то близко от его расчетов. Он, не отрываясь, наводил компас то на один, то на другой пик.

— Идите точно этим курсом, шкипер, — крикнул он.

Я взглянул вперед, оторвав на мгновение взгляд от таящего угрозу рифа. Новая волна поднялась и разбилась о риф, но в пятистах ярдах от нас остался узкий спокойный проход. В этом месте волна оставалась целой и невредимой и, не встретив на пути преграды, бежала дальше к берегу. С обеих сторон прохода волны разбивались о коралл, и только этот узкий проливчик был открыт для нас.

Внезапно я вспомнил похвальбу Чабби: «Мне было лет девятнадцать, когда я поймал своего первого горбыля в омуте Пушечного Пролома. Никто не захотел идти туда со мной, да я и не в обиде на них. Я и сам теперь ни за что не пойду, чего-чего, а мозгов у меня прибавилось.» Пушечный Пролом, вдруг понял я, вот куда мы идем! Я стал напряженно вспоминать, что же конкретно Чабби говорил мне о нем. «Если ты войдешь в него с моря, за два часа до большой воды, держись середины, пока не поравняешься с большой коралловой головой с правого борта, ее сразу можно узнать. Пойди как можно ближе к ней, а затем развернись. Ты окажешься прямо посередине большого омута, спрятанного за главным рифом. Чем ближе к стене рифа тем, старина, безопасней».

Я точно помнил эти его слова, произнесенные с похвальбой в баре «Лорда Нельсона». Любой другой, из немногих прошедших через Пушечный Риф, хвастался бы так же. «Никакой якорь там тебя не удержит, приходится налегать на весла, чтобы удержаться на месте — омут там бездонный, а горбыли просто отменные. Однажды я вытащил четыре рыбины, и самая мелкая весила триста фунтов. Мог бы поймать и больше, да время поджимало. В Пушечном Проломе не задержишься более двух часов после прилива — вода так и уходит, будто из моря вытащили какую-то пробку. Выходить нужно тем же путем, что и пришел, только приходиться сильнее уповать на Господа — на борту почти тонна рыбы, а под килем не будет и десяти футов. Есть и другой выход, через узкий пролив дальше в рифе. Но об этом я лучше промолчу. С меня хватило одного раза».

И вот теперь мы шли прямо к Пролому. Джимми вел нас точно на его середину.

— О'кей, Джимми, — крикнул я. — Вот мы и приехали. — Я приглушил ход прежде, чем, повернувшись, увидел его гнев.

— Мы почти пришли, черт возьми, — огрызнулся он. — Разве нельзя было подойти ближе?