Глаз дракона - [61]

Они уже на улице. Громкоговорители выкрикивают список экономических преступлений очередного приговоренного. Что он был «… препятствием на пути экономического прогресса… червём в мешке риса…».

Мир сделал пол-оборота, ночь колышется в свете фар. Всё меняется. Фары слепят, и Барбара щурится.

— Многих приговаривают к смерти?

— Точно неизвестно…

Пиао поднимает воротник. Прохладно, погода скоро поменяется.

— …но много. У нас смертью караются шестьдесят восемь видов преступлений. Мошенничество, хулиганство, спекуляция, религиозные верования. Больше преступлений — строже наказания. В это время года у нас больше публичных казней.

— Почему в это время года?

Старший следователь ведет их к востоку, на Сетулюй. У всех выходов полицейские наряды БОБ готовятся принять удар толпы и дать ей вытечь на улицы. Пиао нанимает велокэб, подушки сидений воняют мочой и бензином. Барбара нащупывает руку Пиао, пока велорикша старается набрать скорость.

— Говоришь, в это время года… проходит больше казней?

Следователь освобождает руку, чтобы прикурить следующую сигарету, огонёк крупнит черты лица.

— Скоро лунный Новый год. Время обычаев. Время новой прически, новой одежды, возврата долгов. Повсюду расклеиваются иероглифы удачи. Семьи собираются на праздничный обед. Пекутся яблоки в тесте и няньгао, «новый год — пышней пирог».

Он почти рядом. Барбаре видно отражение огонька сигареты в его глазах. Медный цвет кожи.

— …время подведения итогов. И время мести.

Недалеко громыхнул велокэб, вернув Барбару на стадион. Вот Ван валится вперед, накрывая телом свою тень. Вот замерла толпа. Шаг назад делает полицейский. Дымок из ствола. Текут слезы, сбегают по щекам, Пиао обнимает ее, и шершавый китель пахнет одиночеством и надеждой.

Традиционное время мести.

Как можно было узаконить такую жестокость?

Велокэб набирает скорость. Она закрывает глаза. Веки защищают от мелькания фонарей, свет мягко перетекает в свет. Каждая вспышка отдаляет стадион. Но она хочет быть от него ещё дальше, как можно дальше…

Войти в отель — как оказаться на другой планете, в самом деле оказываешься. Туристы пахнут мылом, кожей, духами… и чёрным рынком валюты. Пиао провожает Барбару до номера. Мыслями они уже в следующей точке их трехнедельного странствия.

— Завтра ты идёшь в тюрьму Гундэлинь. Я хочу с тобой.

Сразу и всем телом Пиао осознает тяжесть просьбы. Только не понимает, зачем.

— Что ты хочешь там найти?

— Представить, что могло окружать Бобби, когда он умирал.

Отказать легче легкого. Но ко рту прижимаются пальцы Барбары.

— И не вздумай мне мешать. Уговор был помогать друг другу, а не подножки ставить.

Такие прохладные пальцы. Их бы целовать, кусать. Она убирает руку, увидев улыбку. Отпирает дверь. Включает свет и проскальзывает внутрь. Прикрывает дверь, оставляя лучик розового света между ними. Прислоняется к косяку.

— Соглашайся, если правда хочешь мне помочь.

Лучик становится розовой ниточкой света. Розовое на розовом. Губы. Щека. Кончики пальцев.

— Соглашайся, осуши мои слезы… потом.

Пиао не успевает ответить, дверь закрывается.

Уже у лифта он слышит свое имя. Дверь приоткрыта, знакомая улыбка.

— Сунь, спасибо тебе за особенный день. Для меня особенный.

Дверь открывается шире. Пастельные мазки тени на лице.

— Казнь. Я просто должна была. Можешь меня понять?

Конечно. Конечно, может. Иногда надо посмотреть ужасу в лицо, чтобы узнавать его в любом обличье, в своей жизни, в жизни других людей. Барбара касается его руки, плеча, шеи, тянет к себе. Губы к губам. Земляника к камню. Долго целует его. Благодарно? Дружески? Не только, он верит, что не только. Дверь хлопает. Снова в разинутый рот лифта. В мыслях уже осушая её слезы.

Чёрный Шанхай там, где сливаются улицы… две в одну.

Чёрный Шанхай… везде, где они побывали. Двигатель лениво постукивает.

Он его видел. Она его видела.

У Храма Нефритового Будды. Следом за ними по Чжоншандун Люй, пока они плывут к месту, где Хуанпу становится Янцзы. В тени напротив Синья, пока они едят утку, заворачивая ее в лепешку с зеленым луком и соусом из черной сливы. В парке у пагоды Лунхуа, пока они пьют жасминовый чай, ее жасминовые губы дышат жасминовым воздухом. Зеленые деревья на зеленой траве стирают силуэт машины.

Он его видел. Она его видела.

И ни слова. Почему?

Четыре телефонных будки в фойе отеля Цзин Цзян.

НА… ЗОЛОТОМ… КРЫЛЬЦЕ… СИДЕЛИ…

Уменьшит ли случайный выбор риск нарваться на прослушку?

ЦАРЬ… ЦАРЕВИЧ… КОРОЛЬ… КОРОЛЕВИЧ…

Неужели и эти телефоны прослушиваются? Бесполезно, кто только отсюда не звонит. Как потом различить, кто говорил?

САПОЖНИК… ПОРТНОЙ…

Ругаясь про себя. Кармайкл предлагал спутниковый телефон, ну почему просто не заставил ее взять?

Почему сама не согласилась?

КТО… крайняя справа будка.

ТЫ… вторая слева.

БУДЕШЬ… первая.

Она ждёт, пока освободят вторую справа. Трубка еще тёплая. Бисеринки влаги на бакелите. Повторяет про себя частный номер Кармайкла. Набирает номер. В кармане — кошелёк, полный монет, в голове — план разговора…

— Откуда звонишь?

— Отель Цзин Цзян.

— Боже, немедленно повесь трубку.

— Почему?

— Прослушивается.

— Я в фойе. Здесь не должно прослушиваться.

— Не должно, но может.