Главный рубильник - [27]

Подергали сестрицы дверь за железную скобу, толкнули, снова подергали. Только дверь и на волосок не сдвинулась, словно гвоздями к косяку прибита была. Тут Людмила и нащупала скважину замочную под ручкой. Нащупала, да и о ключе вспомнила. Он словно сам у нее в ладони ожил, плавно в отверстие вошел, легко повернулся, а там уж дверь сама открылась.

Вошли сестрицы внутрь, да так и замерли на пороге. Увидели они горницу в три окна, а в горнице той горели лучинки, да не одна, а сразу семь, причем ни одна из них не коптила, и ни одна не сгорала, а между лучинками сидел на лавке дед – сединой за двести лет – в овчинке поверх рубашки-косоворотки да в латаных портах и штопаных носках. Сидел и валенок латал. Заплатку на задник ладил, шилом в кайму тыкал, дратву подсекал, да затягивал. Поздоровались сестры с дедом, поклонились седому, а он в ответ и рта не раскрыл, только глазом из-под мохнатой брови сверкнул, да морщины на лбу вспучил. Помолчали сестры, перемялись с ноги на ногу, да разговор завести попытались.

– А что ж ты, дед, валенки подшиваешь? – спросила Варвара-краса. – Или зима на дворе?

Ничего не ответил дед, только опять глазом зыркнул и дратву на палец захлестывать продолжил. Почувствовала тут Людмила-умница, что холодом по ногам потянуло, наклонилась к окошку, а за ним – белым-бело! Луна на небе все та же сияет, а под Луной-то все снегом укуталось – и изгородь, и деревья, и трава, и снег все сыпет и сыпет. Шагнула Людмила-умница ко второму окну, а за ним – черным-черно! Дождь хлещет, стекло захлестывает, желтые листья к раме лепит! Наклонилась к третьему – а там тишь, да шелест, только звезды на небе мерцают, да соки весенние в голых стволах шуршат!

Выпрямилась Людмила, дух перевела, оглянулась, да Варвару-красу, которая и сама в окна до беспамятства упулиться готова была, локтем толкнула. Дед – сединой за двести лет уж и валенок подшил, и на ногу его натянул, и притопнул, и крякнул, и седину разгладил. Гостьям подмигнул и лучинку задул. Одну замучил, да всех ущучил. Разом все семь погасли. Испугались было темноты сестрицы, но тут же другой огонек в ладонях деда затеплился. Стекло звякнуло, керосином пахнуло, и горница ожила.

– Только для дорогих гостей жгу! – раздался дребезгливый голосок, и поплыла лампа по горнице, старичка за собой повела-потащила, а за ним голосок его тонкий разобрала-расхлестала.

– Пойдемте, дочки-сестрички, чайку попьем, да баранки погрызем. Чай с таком, баранки с маком. Кому надо, дам рафинаду.

Из горенки за печку, из-за печки в кухоньку. С ног да на лавку. За стол да к скатерке. Самовар медный, зато дом не бедный. Сахар кусками – мед туесками. Масло слезками – тянучки полосками. Хлеб теплый, молоко топленое. Чай душистый – дед пушистый.

Провел хозяин ладонью по макушке, серебро распушил, бороду разгладил, чайку из чашки в блюдце плеснул, на зуб кусок сахара поймал, наклонился к столу, губы вытянул и с присвистом погнал чаек внутрь. Пьет и на сестриц зыркает, да морщины у глаз пучкует.

Хотели налить и себе сестрицы чайку, да вентиль у самовара горячий, не ухватишься. Подал дедок носовой платок, ухватила Людмила-умница платок за уголок, а он тут же в пепел и обратился. Пришлось голыми пальчиками вентиль выкручивать, чашки двигать, да обратно крутить, а чайник заварной, что у самовара на макушке примостился, и того горячей оказался, вот уж понаморщили сестрицы носы, вот уж сами себе мочки ушные поотдергивали! Однако чаем разжились, баранками обзавелись. Стали баранки в мед макать, да кусать и чаем запивать. Пьют, да на деда смотрят, а он знай себе посвистывает, да блюдце кипятком полнит. Однако чай чаем, но надобно и честь знать. Замялась тут Варвара-краса, спросить что-то хотела, да словно изо рта не шло, обернулась она на сестру, да и та рот раскрывает, а сказать ничего не может. Усмехнулся дед, крякнул, кашлянул, хмыкнул, хрюкнул, локти на стол поставил, щеки надул, улыбку от уха до уха раскинул.

– Кто ты, дедушка? – спросила, наконец, Варвара, и собственному голосу удивилась, таким тихим и тонким он ей показался.

– А ты как думаешь, красавица? – прищурился дед и колпак красный на голову потянул.

– Дед Мороз? – пискнула Людмила.

– Может и да, а может и нет, – поскучнел дед, но тут же снова улыбку между ушей выстроил. – Однако какой мороз летом?

– А… в окнах? – не поняла Людмила.

– Так то в окнах! – сдвинул брови дедок и тут же залился дребезгливым смешком. – Ладно, не буду рты вам вязать, спрашивайте, зачем пришли?

– Так мы разве пришли туда, куда шли? – не поняла Людмила.

– Смотря, куда шли, – пожал плечами дедок.

– То ли на запад, то ли на восток, то ли на закат, то ли на восход, – пролепетала Варвара. – Куда глаза глядели, туда и летели. А как глаза и ноги устали, так и встали.

– Пришли, значит, – согласился дедок и платок из рукава вытянул. Пот со лба смахнул, нос бугристый и ноздрястый в платок окунул, уголки глаз промокнул и снова платок в рукав отправил.

– Сестра, – прошептала Людмила.

– Сестра, – пискнула Варвара.

– Нет у вас никакой сестры, – ответил дед.

– Как это нет? – не поняла Людмила.

– Так была же! – сморщила носик Варвара.