Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ - [13]

4

Москва. 13 июня 1985 года

Рано утром в день операции по захвату Стомбау Красильников поехал к Адольфу Толкачёву в Лефортовскую тюрьму. Он терпеливо разговаривал в комнате для допросов на втором этаже старинной царской крепости XVII века[17] с усталым и надломленным человеком, обсуждая последние детали условий, которые ученый использовал для организации встреч с американцами.

С момента ареста Толкачёв был в полной изоляции и на допросе, сломленный настойчивостью Красильникова, начал давать признательные показания, сначала робко, а потом почти с энтузиазмом. После того как между ним и пожилым контрразведчиком наладился личный контакт, рассказал все. Красильников постепенно понимал почти наркотическую лихорадку и какое-то утонченное возбуждение, которое Толкачёв находил в своем признании. Он не тратил времени на обсуждение ущерба, нанесенного Толкачёвым Советскому Союзу. Это можно было оставить тем, кто специально будет заниматься оценкой ущерба. Он также не давал выхода своему чувству отвращения к предателю. Сейчас Толкачёв был просто контрразведывательным случаем, доказательством высокого профессионализма работников Второго главка, разоблачивших его. Теперь оставалось только развязать последние узелки, и Адольф в этом помогал.

Адольф Толкачёв жил со своей тайной шесть лет. Он никогда ею ни с кем не делился, даже с сыном и женой. Оперативная дисциплина, диктовавшаяся ЦРУ, действовала отрезвляюще, но он всегда был фаталистом в отношении риска, которому подвергался. Он попросил у ЦРУ ампулу с ядом на случай ареста, и ЦРУ после трех отказов — таков был порядок — дало ему капсулу с цианистым калием, запрятанную, как и у Огородника, в авторучку.

Толкачёв был худым и сутулым мужчиной ростом около 165 сантиметров. Ему еще не было 60, но он выглядел старше своих лет.

Он родился в 1927 году в Казахстане, но вырос в Москве, где теперь вместе с женой Натальей, работавшей с ним в одном институте, воспитывал сына Олега. Как лица, входившие в советскую номенклатуру, они жили в достаточном комфорте на площади Восстания в доме № 1, в одной из семи сталинских высоток, предназначенных для советской элиты.

Несмотря на уверенное продвижение по службе, Толкачёв в душе испытывал глубокое недовольство. Он ненавидел советскую систему, и это чувство постоянно подогревалось воспоминаниями о том, как система обошлась с матерью его жены, расстрелянной в 1938 году в период сталинского террора, и ее отцом, который на многие годы попал в лагерь и вскоре после освобождения в 1955 году умер. В конечном счете некоторые его родственники эмигрировали в Израиль, но он никогда не говорил своим контактерам из ЦРУ, был ли он сам или его жена евреями.

В жизни у него ничего не было, кроме жены и сына. К середине 70-х годов его захватила мысль о том, как бы он мог отомстить этой системе. Он завидовал диссидентам, начинавшим бросать ей вызов. Если бы он был писателем, то мог бы заняться распространением «самиздата», подпольной литературы, появившейся в 70-х годах. Но он был ученым, конструктором в секретном военном КБ и, обладая допуском к секретным сведениям, не мог посещать собрания диссидентов. КГБ немедленно его обнаружит, он потеряет работу и, может быть, будет арестован. Опасаясь доносчиков, ни с кем не делился своими мыслями в отношении советского правительства. Всегда восхищался диссидентами, но не предпринимал никаких шагов по установлению с ними контактов.

Наконец ему пришло в голову простое решение. Он станет молчаливым диссидентом. Будет американским шпионом. Но как он, пожилой ученый, не обладающий разведывательной подготовкой, сможет в центре Москвы установить контакт с ЦРУ? Энтузиазм Толкачёва в отношении этого варианта преодолел его природную робость, и он решил пойти по самому прямому и простому пути.

Ему только что исполнилось 50 лет, когда в январе 1977 года он предпринял свою первую попытку. На бензоколонке, расположенной неподалеку от американского посольства и предназначенной для обслуживания дипломатического корпуса, подошел к водителю автомашины и спросил, является ли тот американцем. Получив положительный ответ, опустил в приоткрытое окно автомашины письмо и удалился.

По стечению обстоятельств американец оказался резидентом ЦРУ Робертом Фултоном. Он тут же поехал в посольство, чтобы изучить письмо. Толкачёв довольно туманно писал, что имеет интересную информацию и хотел бы обсудить с кем-то, как ее можно передать США. Себя он не называл и не уточнил, о какой информации идет речь.

Это был типичный подход «добровольца», каких в Москве в течение года бывало до пяти-шести случаев. Обычно это оказывалось либо провокацией КГБ, либо продуктом перевозбужденного русского воображения. Например, однажды ЦРУ получило письмо от жителя Калуги, который писал, что занимается «электроникой» и хотел бы помочь США. Работник ЦРУ ценой больших усилий оторвался от наружного наблюдения и позвонил этому человеку по телефону-автомату. Выяснилось, что тот занимается бытовой электроникой, и это дало повод для шутки о том, что ЦРУ нашло себе специалиста по ремонту тостеров. В бесконечном потоке этих «добровольцев» постоянно попадались люди с информацией о том, как КГБ контролирует сознание через зубные пломбы, передавая приказы через электронную сеть. В итоге московская резидентура отнеслась к письму Толкачёва скептически, и Фултон на него не ответил.