Главный калибр - [9]

С течением времени фамилия отважного командира катера выветрилась из памяти. Но рассказать о редкостной атаке на торпеду следовало подробнее: ведь здесь были проявлены не только исключительное боевое мастерство и находчивость командира, но и замечательная дисциплинированность и самоотверженность всего экипажа.

•

Что получилось бы, если бы хоть один человек из команды катера поддался панике? Или вместо того, чтобы точно и свято выполнять, что положено но боевому расписанию, начал бы мудрить и суетиться? Если бы, например, стоявший у бомбомета матрос хоть на полсекунды покинул свой боевой пост, — тогда он безусловно опоздал бы с выполнением приказа командира, и торпеда врезалась бы в транспорт. А приказ этот был плодом мгновенного умного и точного расчета.

Всё остались на местах потому, что команда катера верила в своего командира. Каждый моряк знал, что если командир так поступает — значит, так нужно. И если он повел всех на явную смерть — значит, иначе нельзя, настал час умереть за Родину.

А командир верил в команду. Он не проверял — да и не мог в эти считанные секунды проверить — кто и как выполняет его приказы. Он понимал, что люди видели свою гибель, которую несла мчащаяся торпеда. Ведь никто не знал, что он задумал. Объяснять же маневр было невозможно. Но старший лейтенант Радченко знал: ни один из команды не дрогнет.

Именно в силу этой дисциплинированности и высокого сознания долга не произошло «ничего особенного»…

Но как же было рассказывать об этом, очень характерном для советских моряков боевом эпизоде, если фамилия его главного героя позабылась? Пришлось отказаться от строгой документальности очерка, дать героям произвольные фамилии. Так в сборнике «Навстречу шторму», выпущенном в 1959 году Военным издательством, появился рассказ об экипаже катера, остановившем торпеду. Командир катера был назван Синявиным. А спустя несколько лег, разбирая блокноты и записи военных лет, я неожиданно нашел настоящую фамилию командира — старшего лейтенанта Радченко — и решил восстановить истину. Фамилии остальных членов героической команды катера мне так и не удалось узнать —• да простят мне это читатели.

ЗНАМЯ

Огневой вал преградил путь атакующим черноморцам. Фашистские мины с воем и грохотом долбили мерзлую керченскую землю. В воздухе стояла мелкая известковая пыль. Оседая, она пудрила лица, делала волосы седыми.

Вырвавшийся вперед взвод моряков укрылся от вражеского огня в блиндажах и окопах небольшой высоты, откуда только что выбили гитлеровцев. Но расположенные во второй линии вражеские минометчики, видно, хорошо сюда пристрелялись. Дымные кусты разрывов то и дело вырастали у самых окопов, не давая высунуть головы. Но хуже всего было то, что по ним же начала бить и своя артиллерия. Флотские артиллеристы не знали, не могли знать, что высота, из‑за которой так долго шли упорные бои, уже находится в наших руках.

Блиндаж на самой вершине каменистого холма заняли двое моряков — старшина Александр Ермаченко и краснофлотец Михаил Цветкун.

— Эх, дать бы знать артиллеристам, — вздохнул краснофлотец. — Враз бы перенесли огонь на этих минометчиков. Мы бы тогда так продвинулись!..

— А как это сделаешь? — отозвался старшина. — Рации‑то у нас нет. А связисты со своими катушками когда‑то поспеют.

Оба прильнули к амбразурам. Отсюда открывался отличный обзор. Между блиндажом и передней линией наших окопов простиралась обширная лощина. В пылу атаки моряки перемахнули ее, как им казалось, в два счета, но расстояние было все же порядочное.

— Артиллерийские разведчики, поди, все глаза проглядели, да что они увидеть могут? — рассудительно заметил Ермаченко. — Мы в землю закопались. Фрицы отсюда драпанули — им не доложили. Вот пушкари и гвоздят. Пока пристрелку ведут. А потом как дадут со всех стволов… Мало не будет.

— Просемафорить бы хоть руками. В бинокль разглядели бы. Да разре вылезешь?..

Как бы подтверждая слова краснофлотца, у самого блиндажа грохнуло шесть взрывов. Крепко тряхнуло, с кровли повалились жерди, посыпалась земля. В амбразуры потянуло удушливой кислой гарью.

— Из тяжелого шестиствольного бьют. Чуть бы поближе — и крышка.

— Связного к нашим послать, так не дойдет. Да и тут каждый на счету. Оставлять высотку нипочем нельзя. Сколько она нам стоила.

— Просемафорить, — повторил Цветкун. — Сигнал подать.

— Сигнал — это ты правильно. А чем? Бушлат на шесте поднять — вроде черный флаг получится. А больше нечего.

— Флаг бы. Красный...

— Где его возьмешь…

Моряки внимательно оглядели весь блиндаж. В нем не было и намека на какую‑либо материю. Пустые консервные банки, бутылки, обоймы — обычный мусор, оставляемый в окопах. Здесь не было даже мебели, которую гитлеровцы имели обыкновение притаскивать в блиндажи из ближайших жилых домов.

Снова раздался нарастающий скрежет, вой и тяжкий удар — уже с нашей стороны.

— Добираются, — мрачно уронил Ермаченко. — Глупо погибать от своего снаряда. Ох, как глупо. А ничего не поделаешь. Уходить нельзя. Фрицы, поди, скоро в контратаку полезут.

— Нельзя, — согласно кивнул Цветкун.

Сощурившись, он внимательно вглядывался в нашу сторону. Ом все прикидывал — заметили бы там какой‑нибудь сигнал или нет. Да, флаг бы увидели. Даже небольшой. Вот такой, что когда‑то висел над канцелярией колхоза. Или над Доской почета. Как давно и как недавно все это было!