Главная тайна Библии. Смерть и жизнь после смерти в христианстве - [90]

Конечно, если бы Иисус не воскрес из мертвых, мы могли бы признать существование двух религий или двух вер: христианство, которое верит в то, что доступ к «Божественному» дает Иисус, а также веру иудеев, согласно которой доступ к «Божественному» не связан с Иисусом (и, быть может, все еще следует ожидать другого Мессию). Но обе такие картины сильно отличаются от реального христианства и реального иудаизма. Если, из уважения к иудаизму, мы будем относиться к христианству и к иудаизму как к двум «религиям», двум путям духовности, это будет политкорректно, однако так невозможно воздать должного ни тому, ни другому. Но если Иисус восстал из мертвых, тогда Писание в Нем достигло своей цели и пришел тот момент, который желали видеть псалмопевцы и пророки, когда все народы земли в верности и послушании принесут свои сокровища помазанному Богом Царю, Мессии Израиля.

Конечно, остается важный вопрос, как христианство должно относиться к иудаизму, не признавшему Иисуса Мессией. Об этом говорит Новый Завет, а особенно — Павел. Но наша деликатность не должна мешать нам говорить о воскресении Иисуса и делать из него соответствующие выводы, даже когда они вызывают трудности. По мысли Луки, долгая история Израиля, это богатое повествование Писаний, в воскресении достигает своей цели, своей наивысшей точки, где она должна дать рождение, в согласии с изначальным замыслом о ней, всемирной миссии, предложить всем народам отказаться от идолопоклонства и получить прощение грехов. И как можно понять у Луки, ученики должны взяться за это дело, потому что в Иисусе перед нами предстоит Бог в человеческом виде, чему любые идолы служат пародией, а Его крест дает настоящее прощение грехов, относительно чего любые жертвоприношения суть лишь прообразы и тени. Другими словами, Лука не думает, что воскресение — это какое–то странное чудо, которое понадобилось исключительно для того, чтобы вернуть Иисуса к жизни, или что оно указывает на то, что мы тоже попадем на небо после смерти; для него это, с одной стороны, исполнение давнишних обетовании Писания, а с другой — начало всемирной миссии, порученной Богом.

Все эти темы полнее всего раскрываются в Евангелии от Иоанна, в нескольких трогательных сценах, написанных рукой мастера.[230] В главах 20 и 21 этого евангелия освещаются две основные темы: новый день и новые поручения.

В главе 20 Евангелия от Иоанна дважды подчеркнуто (в стихах 1 и 19), что воскресение произошло в первый день новой недели. В этом евангелии описаны семь знамений, и по композиции их вершиной является распятие Иисуса в шестой день недели и его пребывание во гробе в седьмой, что отображает одну неделю старого творения. А пасхальное утро — это уже начало нового творения. Слово, которым все сотворено, теперь стало Словом, через которое все творится заново. Воскресение тут ни в коей мере не представлено как странное или изолированное «сверхъестественное» явление, как знак того, что Бог волен делать, что пожелает, хотя обычно не совершает таких деяний. Напротив, у Иоанна — это начало нового мира, первый день новой недели, конкретный образ того, что Бог намерен осуществить во всем мире. Магдалина принимает Иисуса за садовника: это закономерная ошибка, потому что, подобно Адаму, Он должен поддерживать порядок в новом Божьем мире. Он пришел выкорчевать тернии и сорняки, чтобы вместо них насадить мирты и кипарисы, как это провозвестил Исайя в величественной картине нового творения, которое появится, когда Слово Божье придет в мир, подобно снегу или дождю.[231]

И одновременно эта картина плохо соотносится с идеей, что «после смерти мы отправимся на небеса», но она говорит о новом поручении ученикам, которые должны стать для мира тем, чем Иисус стал для Израиля: «Как послал меня Отец, — говорит он, — так Я посылаю вас».[232] В то же время, как это было и у Луки, ученикам дается необходимое «снаряжение» для исполнения поручения: чтобы стать посланцами Иисуса в мире, они должны проникнуться его Духом. Пасха и Пятидесятница неразрывно связаны. Пасха призывала учеников Иисуса выполнять новую задачу, Пятидесятница дала им необходимые силы, чтобы эту задачу решить.

В частности, как мы уже могли видеть, Иисус призвал своих учеников к новому типу познания.[233] Я уже писал об эпистемологии любви. Мы привыкли думать о познании объекта субъектом, где объективность достигается за счет отказа от субъективности. Но такое познание невозможно, и большая заслуга постмодернизма состоит в том, что он это продемонстрировал. Мы призваны к иному познанию, которому нас учит воскресение: быть субъектами, но отдающими себя, а не ищущими своего. Такое познание есть разновидность любви. История Фомы говорит о таком познании. Он хочет знания, над которым можно сохранить контроль, объективных фактов и всего, что им сопутствует. Но когда Иисус предлагает ему проверить факты, которые Фома требовал предъявить, тот переходит от требований к вере и исповеданию, воскликнув: «Господь мой и Бог мой!»[234] Эпизод с Петром в Ин 21 раскрывает другой уровень той же темы: там звучит ключевой вопрос, отдающийся эхом для всех учеников последующих столетий, которые старались сохранить верность Учителю, но не смогли: «Любишь ли ты Меня?»