Гламур - [20]

В-четвертых, как утверждают некоторые, Есфирь никакого особого героизма и не проявила. Так, простая наложница из гарема, наделенная традиционной еврейской хитростью, настучавшая по наущению своего дяди Мардохея царю Артаксерксу на его врага Амана так удачно, что Аман был казнен. Не могла Есфирь прийти на ум Кларе Цеткин, даже если б она захотела зашифровать в международном женском празднике победу сионизма, так как второстепенный женский персонаж второстепенного еврейского праздника ничем привлечь ее не мог. Ведь все еврейские ультра знают, что женский подвиг приходится не на Пурим, а на Хануку, когда Юдифь проникла в стан ассирийцев, осаждавших Ветилую, и отрубила голову полководцу их Олоферну. Ханука же приходится на конец ноября — начало декабря и к восьмому марта не имеет никакого отношения.

Все так интересно. Все очень хороши в своей аргументации. Не очень понятно, почему для того, чтобы вспомнить о Есфири, надо быть обязательно сионистом. Вообще-то эта женщина достаточно хорошо известна благодаря Священному Писанию, и известна она христианам не в меньшей степени, чем иудеям. Вместе с Евой, Саррой, Рахилью, Вирсавией, Руфью, Иаилью и Юдифью Есфирь составляет восьмерку библейских героинь, равно почитаемых всеми тремя великими монотеистическими религиями: иудаизмом, христианством и даже мусульманством. На витражах готических соборов, на миниатюрах, украшающих страницы средневековых рукописей, Есфирь, величественная, торжественная и смиренная, гордо шествует среди своих ветхозаветных товарок. Есфирь, заступница униженных и обреченных перед лицом беспощадной высшей власти, воспринималась как прообраз самой Богоматери, молящей Всевышнего о снисхождении ко всему человечеству.

Для того чтобы вспомнить о Есфири не надо быть ни иудеем, ни эллином, надо быть просто образованным человеком. Поэтому утверждение, что госпожа Цеткин не могла иметь в виду Есфирь из-за того, что была немкой и дочерью преподавателя Закона Божия, выдвигаемое как контраргумент диакону Кураеву и его единомышленникам, столь же несостоятельно, как и обвинения ее в сионизме. Кому как не преподавателю Закона Божия знать библейских героинь, тем более что Есфирь — один из любимейших персонажей стихотворных мистерий и сам Ганс Сакс, великий немецкий мейстерзингер, написал в 1530 г. огромную поэму «Есфирь» на чистейшем немецком языке.

Впрочем, поэмы о царице есть на всех европейских языках, причем особой популярностью она пользовалась у протестантов, у французских гугенотов и англичан, причем протестанты, особенно французские, любили подчеркнуть совпадение своей судьбы меньшинства, преследуемого за истинную веру, с положением избранного народа в Персидском царстве. Франц Грильпарцер и Макс Брод, очень немецкие авторы, также посвятили свои произведения истории Есфири. В них, правда, можно найти следы еврейской крови, что во времена Третьего Рейха и сделали, и книги обоих были осуждены на сожжение.

Музыкальных интерпретаций подвига Есфири со времен Средневековья и мотета для пяти голосов Палестрины насчитываются десятки, если не сотни. Тут и оратории, и оперы, и органные сочинения, причем немцев — в первую очередь, Генделя, например. Генделя даже Третий Рейх в еврейском происхождении не уличал. Клара Цеткин, урожденная Эйснер, будучи девушкой интеллигентной, умевшей даже на органе играть, про Есфирь Генделя уж точно знала. Художников же, писавших Есфирь, прямо пруд пруди. Она и на стенах Шартрского собора, и на потолке Сикстинской капеллы, причем и то, и другое место центром сионизма назвать довольно трудно. Она на картинах Боттичелли, Рубенса, Рембрандта, Пуссена, на старых гобеленах и на старинном фарфоре, даже — в православной иконописи. Есфирь везде, со всех сторон.

При такой широкой славе отказывать Есфири в звании героини было бы просто нечестно. Она никому голову, как Юдифь, не отрезала, гвоздь в глаз, как Иаиль, не вбивала, лишь использовала дипломатическую интригу для того, чтобы устроить совместный ужин царя, себя и своего противника Амана, на котором и раскрыла свои карты, выиграв. Рембрандт на эту тему создал великолепную психологическую драму «Есфирь, Аман и Артаксеркс», лучшую картину Пушкинского музея. Три персонажа в фантастическом сиянии парчи и драгоценностей склонили головы над общим столом. Похоже, что они разыгрывают какую-то сложнейшую карточную игру, и рембрандтовская вечеря вызывает в памяти другой вечер, ужин в «Поваре, воре, его жене и ее любовнике» Питера Гринуэя, когда Хелен Миррен, мстя за всех женщин сразу, кормит мужа хорошо приготовленным трупом своего любовника.

При устройстве ужина Есфирь сильно рисковала, но твердо решила, что «...и если погибнуть — погибну» (Есф. 4, 16). Эти торжественные слова вдохновляли многих приличных людей; наиболее точно описан смысл ее поступка у Расина, самого гениального апологета ее подвига: «Увы, законов тьма придумана не зря, -/ Но чтоб от смертных толп отгородить царя./ Укрылся деспот наш в далекий свой чертог,/ Чтоб во дворце никто узреть его не смог./ Безжалостная смерть — таков ответ тому,/ Кто подойти дерзнет непрошенно к нему./ Но коль захочет царь полегче наказать,/ Он грозный скипетр свой заставит лобызать./ От страшной кары той ничто не защитит -/ Ни чин, ни пол — тверды законы, как гранит./ Я и сама, хотя делю с владыкой трон,/ Безропотно блюду суровый сей закон:/ Чтоб слово с ним сказать, дни — ночи напролет/ Я ждать должна, пока меня он позовет».