Гитлерюнге Соломон - [7]

Дрожа всем телом, я поднял дрожащие руки, и фашист в стальной каске приблизился ко мне, чтобы основательно меня обыскать. Я видел себя уже мертвецом, стоял как вкопанный и ничего не говорил.

Я ждал. Он поднял руку, и в тот момент, когда он меня коснулся, воля к жизни поднялась во мне как ураган. Что-то фантастическое произошло во мне, какой-то ангел-освободитель проснулся вдруг внутри. Парализующий страх улетучился. Даже мой свинцовый язык отклеился. Надежда и мужество охватили меня, я с легкостью сказал тому, кто должен быть решить мою судьбу: «У меня нет оружия», — и широко улыбнулся.

Он наклонился, быстро ощупал мои карманы, покосился сверху вниз, подозрительно и угрожающе спросил: «Ты еврей?»

Не колеблясь я ответил ему уверенно и твердо: «Я не еврей, я фольксдойче[6]».

Моя жизнь висела на волоске. Я находился в руках солдата, отравленного сумасшествием войны и жаждой убийств. В его глазах человеческая жизнь была менее ценной, чем пуля. Мою судьбу определял его приговор. Поверил ли он мне?

Опасность обострялась. Положение становилось почти безвыходным. Стоявший за мной молодой поляк вдруг выскочил вперед и крикнул, показывая на меня пальцем: «Он еврей!» Я отрицательно мотнул головой, полуживой от страха. Тут произошло нечто странное и невероятное, чего я до сих пор не могу понять. Солдат-нацист поверил мне, именно мне! Доносчик получил громкую затрещину за свою наглость и приказ: «Заткнись!»

Мой взгляд снова остановился на портупее солдата. Во второй раз я прочитал: «С нами бог». Что в этот решающий момент произошло в сердце того человека? Может, в то время, когда он стоял передо мной, голос свыше ему шепнул: «Этот мальчик должен жить»? Если так, то почему выбор пал именно на меня? Узнаю ли это когда-нибудь? До того как очередь дошла до меня, многие евреи уже прошли контроль смерти. Они тоже хотели скрыть свое происхождение. Но оттого, что не были сильны в немецком, они выдавали себя за поляков, украинцев, литовцев и т. п. Но как только в глазах недоверчивых солдат показывалось малейшее сомнение, они приказывали им снять штаны. И всех, кто был обрезан, сгоняли в одну группу и уводили в лес. Там их расстреливали.

Но мне, мне они поверили…

Неожиданно вежливо меня попросили отойти в сторону. Я послушался. Между тем отбор продолжался. Пока я ждал, слышал металлический лязг лопат, которыми рыли могилы моим братьям, автоматные очереди. Те, кто стрелял, относились к особой команде, они шли по пятам проникающих в глубь военных соединений, но в боевых действиях не участвовали, а только бесконечно убивали евреев и комиссаров.

Я все еще стоял тут, пораженный тем, что происходило на моих глазах. Те, кто отходил направо, отправлялись в лес смерти, попавших в левую очередь гнали в огромные концлагеря, которые они сами для себя строили. Я застыл посередине и ждал своей участи.

Время от времени немец, который спас мне жизнь, ободряюще улыбался — обо мне он, выходит, не забыл. Подошел немецкий унтер-офицер. «Господин унтер-офицер, среди этих отбросов человечества мы нашли молодого немца», — отрапортовал солдат. Унтер-офицер добродушно улыбнулся.

Важной задачей национал-социалистов было вернуть всех немцев в рейх. Выполняли ее солдаты с патриотической гордостью. Еще далеко до той поры, когда они доберутся до тысяч поволжских немцев. А тут «первая ласточка». Час спустя мимо проезжал бронетранспортер, полный вооруженных солдат. Унтер-офицер его остановил, перекинулся парой слов с гауптманом[7] и сказал, что я должен сесть на борт.

Солдаты мне улыбались. Один из них сфотографировал эту сцену, не предполагая, какой это будет редкий снимок. Только в 1987 году, через 45 лет, я держал его в руках. Нашел его в Любеке, у Эренфрида Вайдеманна, того самого солдата.

После того как меня втиснули внутрь, проехал тягач. Визг гусениц заглушил выстрелы в лесу, а облака пыли скрыли от меня бесчисленных людей, которые шли навстречу своей судьбе.

Занавес опустился и поднялся вновь — началось путешествие в неизвестное будущее.

Я крепко держался руками и ногами за борт вражеской машины — падение было бы фатальным. Поездка продолжалась недолго. Мы быстро добрались до расположения танкового отряда 12-й танковой дивизии.

Старший фельдфебель отряда, 40-летний берлинец по имени Хаас, сердечно меня принял. Он отпустил несколько сочувственных слов по поводу моего несколько смущенного состояния, растерянности из-за пережитого кошмара, который мне пришлось пережить, и обещал обо мне позаботиться. Я действительно был истощен, голоден, в порванной одежде, так как во время моего слишком торопливого побега вынужден был ползти через заросли кустарника по каменистой местности.

Молодому солдату было велено принести мне еду. Никогда не забуду, с каким аппетитом я смёл целую тарелку бутербродов. Другому солдату было приказано обеспечить меня обмундированием, сапогами и формой самого маленького размера.

Насытившись и помывшись, я влез в униформу, заготовленную для меня вермахтом. До сих пор у меня остается впечатление, что в том кошмаре я участвовал помимо своей воли, словно был статистом. Как будто насчет моей судьбы все было предопределено, и ангел-хранитель своими крылами укрыл меня и спас, ниспослав мне подходящие слова и поведение.