Гитлер в Вене. Портрет диктатора в юности - [158]
Ханиш подтверждает, что хлебозаводы группы «Хаммер» обсуждались и в мужском общежитии. А Гитлер, по словам приятеля, высоко оценивал качество хлеба обоих заводов («Хаммер» и «Анкер»), что несколько удивляло того в виду постоянных нападок Гитлера на социал-демократов.
Германизация Вены
Национальные проблемы Дунайской монархи проявлялись в Вене особенно явно, ведь все народы империи с полным правом считали её «своей» столицей и резиденцией своего монарха. Вене следовало быть многонациональным городом, она таковым и была, о чём свидетельствуют данные о числе приезжих. Больше половины проживающих в столице родились за её пределами. Особенно впечатляющим было соотношение коренных жителей Вены и приезжих в Бригиттенау, где обитал Гитлер: в 1908 году из 71.500 обитателей этого района только 17.200 имели свидетельство венского уроженца[1153]. Гитлер отмечал в 1941 году: Разнообразие кровей внутри городских стен усложняло жизнь в Вене. Там жили потомки всех рас, подчинявшихся старой Австрии, так что каждый был настроен на собственную волну и ловил её своей антенной![1154]
Вследствие мощной миграции процентное соотношение жителей разных национальностей быстро менялось; в богатых немецкоязычных землях, и прежде всего в Вене, постоянно снижалась доля немцев. Призрак засилья чужаков навевал ужас. Толпы бедных мигрантов, говорящих на непонятных языках, внушали страх. Местные уроженцы чувствовали, что теряют власть в «собственной» стране, и считали, что государство их недостаточно защищает, тем более что цены и безработица росли. Оттого люди стали восприимчивы к националистическим лозунгам.
Из-за этих сдвигов изменился и «дух времени», причём очень быстро, за одно поколение: отцы были либералами и космополитами, они гордились национальным многообразием империи, а их сыновья стали националистами. Оскар Кокошка, на три года старше Гитлера, описывает этот перелом: «Представители почти сорока разных народов дружили друг с другом, заключали браки, вели общие дела. Казалось, за своё почти тысячелетнее правление Габсбурги научили эти многочисленные народы жить в мире друг с другом» и быть «примером добрых нравов». Но тут «вдруг империя стала слишком тесной, казалось, что все вот-вот отдавят друг другу ноги… Культурные элиты разных народов начали бить окна. Интернационально настроенные рабочие принялись строить баррикады из брусчатки. Политики-националисты требовали разрабатывать природные запасы своих земель только для себя, не заботясь об общем благе. Все забыли слова римлянина о том, что части тела не могут существовать отдельно друг от друга»[1155].
Бургомистр Люэгер сразу энергично взялся за самую горячую проблему Вены — неконтролируемый приток приезжих. В отличие от представителей других национальностей, которые старались сохранить хотя бы видимость того, что Вена — наднациональная столица, он настаивал на немецком характере города, действуя в соответствии со своим девизом: «Вена — немецкий город и таковым и останется!».
В этом он следовал примеру второй столицы империи, Будапешта: город был чисто венгерским и проводил жёсткую политику мадьяризации. Люэгер ориентировался и на столицы коронных земель Цислейтании. Все как одна они держались своих национальных корней и «национализировали» население: Прага за эти десятилетия стала чешским городом, Лемберг — польским, Триест — итальянским, Лайбах — словенским и так далее. И везде шла борьба между национальным большинством и меньшинствами.
Люэгер проводил германизацию Вены по признаку, который определял национальность в Дунайской монархии, а именно — по языку общения, и энергично требовал от приезжих говорить только по-немецки.
Он позаботился о внесении изменений в закон 1890 года о присвоении статуса гражданина Вены. Закон гласил, что венским гражданином может стать дееспособный, не имеющий судимости человек, постоянно проживающий в Вене в течение десяти лет и платящий столько же лет налоги, экономически независимый и принёсший бургомистру клятву «добросовестно выполнять все обязанности гражданина согласно городским законам и работать на благо города». Люэгер добавил к этому ещё и клятву «по мере сил сохранять немецкий характер города»[1156]. Церемонию принесения присяги в ратуше он обставлял таким образом, чтобы непременно выступить и в очередной раз указать на то, что Вена — немецкий город.
Эта присяга означала неизбежную вынужденную ассимиляцию и германизацию всех приезжих, а ещё стала инструментом борьбы с «ненемецкими» союзами и школами в Вене. Ведь новые граждане, принеся эту присягу, оказывались под угрозой обвинения: они изменяли присяге, если публично говорили по-польски или по-чешски или участвовали в деятельности любого национального союза. Государственные законы такого не запрещали, но это противоречило присяге гражданина. Так были созданы идеальные условия для доносительства.
