Гитлер - [226]

«Хрустальная ночь» и оккупация Чехословакии вызвали сомнения и недовольство в самых широких кругах, но было уже поздно. Никто особенно не хотел войны, но, поскольку ни внутри страны, ни за ее пределами не существовало силы, способной остановить Гитлера, народ приспособился к ситуации и доверился ему. Даже когда начали распространяться слухи об эвтаназии, большинство немцев считали, что даже если что-то подобное действительно творится, то помимо ведома Гитлера.

Немцам понадобилось много времени, чтобы очнуться от сна и понять, что король голый. О том, как менялось их сознание, написано много книг; нас здесь больше интересует отношение Гитлера к немцам – народу, которому, по его собственным словам, были посвящены все его мысли и поступки, вся его жизнь с 1914 года. Чем была для него «народная община», о которой он столько распространялся и которая должна была заменить понятие классовой борьбы – жизненной реалией или абстракцией, метафорой? Так ли уж он любил этих самых немцев?

Мы уже показали, что он постепенно сужал их круг, отбрасывая от массы немецкого народа тех, кто не был «хорошей» крови и не принадлежал к той же «расе»: евреев, цыган, славян. Все они должны были быть исключены, отсечены от тела немецкого общества. Также должны были исчезнуть все те, кто страдал физическими недостатками или наследственными болезнями, старики, «асоциальные элементы», «лишние рты», трусы и пораженцы. А ведь еще были те, кто разделял ложную идеологию, – марксисты; впрочем, эти были не так безнадежны; он говорил, что не питает неприязни к простым людям, примкнувшим к коммунистам. Они просто заблуждаются. Но вот к тем, кто их вел – интеллигенции и идейным оппонентам, – он испытывал смертельную ненависть.

К нежелательным элементам относились также верующие христиане, как протестанты, так и католики. Первыми было легче манипулировать, хотя попытка создания «Церкви немецких христиан» провалилась, а «Церковь исповедная» ему не покорилась. Вторые представляли гораздо большую опасность, поскольку зависели от «наднациональной власти». Епископов трогать режим не решался, дабы не повредить народному единству – особенно во время войны, – зато ополчился на простых священников и приходских кюре. В любом случае Гитлер намеревался покончить с Церковью, как только выиграет войну. Его многочисленные замечания во время «застольных бесед» и разговоров с Геббельсом не оставляют на этот счет никаких сомнений.

Интеллигенция также рассматривалась как вредный элемент; мы уже показали, с каким презрением относились нацисты к интеллигентам, с каким сарказмом отзывался Гитлер о профессорах – этих «оторванных от жизни кретинах». Они тоже представляли собой опасность: под их влиянием немцы опять могли превратиться в «поэтов и мыслителей». Поэты еще ладно – их никто не принимает всерьез, но вот мыслители… Самыми опасными были юристы, помешанные на правилах, указах и законах. Постоянное принижение роли юристов привело летом 1942 года к кризису в правовом и административном аппарате, становым хребтом которого служили юристы. Впрочем, большей частью это были преданные слуги режима, без которых нельзя было обойтись. Даже шефа канцелярии рейха Ламмерса Гитлер считал кем-то вроде «нотариуса». Юристы, как и значительная часть прежних элит, представляла собой для режима то, что Ленин называл «полезными идиотами» – от них следовало избавиться при первой возможности.

Мы уже писали о том, какие чувства Гитлер испытывал к аристократии и крупной буржуазии, убежденный, что и первая и вторая переживают период упадка. Он презирал их за материализм и приспособленчество. И знал, что они терпеть его не могут. Однажды фюрер заявил одному из представителей этих кругов, что нация, пережившая великое переселение народов, нашествие гуннов, мадьяр, монголов, Тридцатилетнюю войну, войны Фридриха и Наполеона, переживет и его.

Так кто же оставался? Где были эти самые «хорошие немцы» и кто они были такие? В первую очередь «настоящие мужчины», умевшие и любившие воевать, герои Великой войны, члены партизанских отрядов, партийцы – активное меньшинство, составляющее главную ценность народа. Гитлер всегда судил о людях по их поведению в «годы борьбы». Кроме того, он питал определенную слабость к «простому человеку». С такими людьми ему было легко, он разделял их вкусы, понимал их заботы. Из аристократов он находил общий язык только с теми, кого отличало обостренное чувство долга и готовность к борьбе. Если бы он общался только с представителями «двухсот лучших семейств», заявил Гитлер однажды, то быстро превратился бы в мизантропа; если он им не стал, то только благодаря контакту с массами.

С военными его связывали непростые отношения. Рейхсверу он был обязан абсолютно всем и долгое время испытывал к военному сословию неприкрытое восхищение, а с приходом власти отводил ему особую роль. Однако вопреки усилиям освоить «искусство воевать» ему так и не удалось стать в этой среде своим, даже если многие из офицеров разделяли его оголтелый национализм и «разумный» антисемитизм. В конце концов, именно в рядах военной касты нашлись люди, замыслившие убийство человека, покрывшего рейх позором и развалинами. После покушения 20 июля 1944 года от былой двойственности не осталось и следа: теперь армия всегда была в его глазах лживой и склонной к измене.