Гитлер_директория - [117]

Объяснений может быть несколько.

Спецслужбы в лице Даллеса стремились уверить Рузвельта в том, что немцы уже имеют атомную бомбу, что они провели первые испытания на острове Рюген и готовят новые — в Тюрингии. Это могло означать необратимость процесса — военный атом заработал. Но Рузвельт не очень доверял Даллесу, понимая, что за ним стоят воротилы военной промышленности, которые в ближайшем будущем боятся остаться без военного (уже атомного) госзаказа.

А может быть, Рузвельт просто решил, что еще успеет предложить проект своего мира «четырех полицейских». Возможно, он надеялся сделать это на будущей конференции в поверженном Берлине?

Ведь еще предстояло закончить войну. А это вполне в духе американца, а тем более американского президента — не заявлять о вечном мире, пока американские парни продолжают гибнуть в Европе.

В английском языке есть малопонятная нам грамматическая категория — «future in the past» (будущее в прошедшем, одно из времен глагола. — Е.С.). Это не сослагательное наклонение, которого, как известно, не терпит История; это — будущее в прошлом. Рузвельт сказал, что он предложит свой план… Сказал и словно бы уже сделал.

Но на политическом ринге отложенный на будущее удар может уже никогда не состояться. Так и произошло. До следующей конференции в поверженном Берлине американский президент попросту не дожил.

Увы! Рузвельт проиграл время.

Глава 6 Маленькие трагедии третьего рейха

Хрустальная ночь

Ночь с 9-го на 10 ноября 1938 года была лунная… Зрелище битого стекла, засыпавшего улицы немецких городов и отражающего свет небесных светил, навеяло красивое название для этой ночи на министра экономики Германии Вальтера Функа: именно ему принадлежит идея оставить ее в анналах истории как «хрустальную».

Пример подал Берлин. Удары металлического лома в витрину часового магазина на Курфюрстендам, вероятно, не были первыми. Но с них могла бы начать фильм об этой ночи Лени Рифеншталь: множество часов, больших и маленьких, в первую же минуту погрома было испорчено и разбито. Словно само Время отказалось двигаться дальше и нарушило свой ход. Лени любила аллегории; такие кадры ей бы удались. А дальше…

Били витрины и окна домов. Страшно, зверски избивали людей. Выстрелов почти не было. Забивали стальными прутами, кастетами, дубинами, наносили раны ножами и даже вилками, обыкновенными, столовыми. Арестованных били по дороге к тюрьмам, причем, как было сказано в приказе Гейдриха, брали «здоровых и не слишком старых». Стариков в тюрьмы не возили. Их калечили и бросали в разгромленных домах. Также поступали и с детьми.

Вожди играли в неведение. Гитлер, Гесс, Гиммлер, Геринг и прочие предпочли провести эту ночь вне дома, приказав усилить охрану. Пока хозяева отсутствовали, охранники обсуждали происходящее в городе.

В доме вождя Трудового фронта и начальника орготдела НСДАП Роберта Лея один из постов внутренней охраны дежурил возле спальни восьмилетнего сына Лея — Генриха. Охранники были уверены, что ребенок спит, и не стеснялись в выражениях. Эти бодрые парни — Курт и Бруно — досадовали, что не могут принять участие в побоище:

— Обидно сидеть без дела… Я бы паре абрамов объяснил, что я про них думаю, — это Курт.

— А похоже, тут, у хозяев, тоже жиденок пристроился… А по мне, если взялись изводить это племя, так уж начисто, — поддержал Бруно.

До сих пор тревожно дремавший, на этих словах Генрих открыл глаза. Неделю назад к нему приехал погостить его лучший друг Давид, младший сын управляющего их баварским имением. Давид спал сейчас в его комнате и, к счастью, ничего не слышал. А Генрих понял: эти славные парни — Курт и Бруно — знают, что сейчас в городе происходит что-то очень страшное, что касается евреев; еще они знают, что Давид тоже еврей. Генрих хотел броситься к матери, рассказать. Но вдруг подумал, что если он сейчас выйдет, то они — Курт и Бруно — могут сразу войти сюда или впустить кого-нибудь из жуткой ночи. Генрих понял, что никого не удастся позвать и нужно самому защитить друга. Он стал думать, как это сделать. Он сам маленький и слабый, вот если бы достать оружие… Генрих прошлепал босыми ногами по полу спальни, залез на подоконник; прижавшись лбом к стеклу, он с тоской вглядывался в ночь. Внезапно он услышал звук подъехавших машин, хлопки дверей… Кто-то входил в дом. Генриху захотелось залезть в постель, накрыться одеялом и притвориться, что спит, — его-то они не тронут. Он задернул шторы, погасил лампу… Звуки шагов были уже рядом: они приближались к спальне… Генрих вдруг перестал дрожать и испытал странную легкость. Просто встал у постели друга, сжав маленькие кулачки, и ждал тех, кто сейчас появится.

Роберт Лей, вернувшись домой, по привычке заглянул в детскую. Еще ничего не различая в темноте, он услышал тоненький вскрик и едва успел подхватить метнувшееся к нему и сразу обмякшее тельце сына.

Утром врачи поставили диагноз: нервный срыв; жизнь ребенка в смертельной опасности. Генрих дрожал, бредил, просил спасти друга, не впускать в дом страшную ночь… В голове отца созрела догадка. Допросив охранников, Лей понял, что произошло.