Гиршуни - [72]

Когда-то давно я произносил эти слова, нисколько не сомневаясь, что для меня они так и останутся сказкой, как истории из «Тысячи и одной ночи». С тех пор прошли годы, Шахерезада потускнела в грязи вонючего арабского рынка, лампа Аладдина оказалась на поверку аляповатой медянкой, а то и вовсе бутылкой с коктейлем Молотова, да и со многих других, некогда дорогих трепетному сердцу мифов облетела штукатурка, безжалостно обнажив серую газетную изнанку. Похмелье иллюзий, осень ценностей.

Зато он, Нью-Йорк, не обманул и осенью, не обернулся дешевкой, подделкой, враньем, и оттого, приезжая сюда, я каждый раз заново испытываю к нему благодарное чувство.

О, гордое достоинство Нижнего Города! О, беспечный простор Мидтауна! О, безмятежность Сентрал-парка! О, священные улочки Гринвич-виледж и Сохо! Великий город, вскормленный силой и кровью миллионов мечтателей, ступивших на его причалы, прошедших его мостовыми. Все тут, до последнего камня — осуществленная, овеществленная мечта, гимн мечте, торжество мечты, праздник мечты. О, Нью-Йорк, город Новой Мечты, сильной и молодой, как прежде!

Так я шел и шел, не чувствуя усталости, лелея в себе этот особый манхеттенский восторг, пока уличные часы не вернули меня к моей грустной реальности, к моим сегодняшним планам. Пора было возвращаться, чтобы не опоздать на встречу с Орехом. Я спустился в подземку.

В пабе подавали бостонское пиво и бейсбол по телевизору. Орех вбежал с опозданием, бухнулся на стул, схватил мой стакан и одним махом осушил не меньше половины.

— Уф, — он поставил стакан и, отдуваясь, помотал головой. — Кстати пришлось. Ты не представляешь, сколько дел. С ума сойти…

Грецкий принялся загибать пальцы, перечисляя свои неотложные заботы. Как ему сказать? Это может показаться странным, но я не составил никакого плана предстоящего разговора — наверное, потому, что угроза выглядела настолько очевидной. О такой объявляют без околичностей: вбегают в комнату и выпаливают еще на бегу, не отдышавшись, не обращая никакого внимания на то, чем занимаются находящиеся там люди. Они могут делать что угодно: спать, обедать, ссориться, играть — в карты, на трубе или свадьбу — не важно. Все это следует отложить немедленно, отбросить, забыть до лучших времен. Когда тебе кричат: «Спасайся! Скорее! Тебя идут убивать!» — ты должен сначала спасаться, а потом уже задавать вопросы.

Логично, не правда ли? Именно это я имел это в виду, когда в Тель-Авиве набирал телефонный номер Ореха, и потом, когда летел через океан, и сегодня, когда бродил по городу, «хилял по Броду». Но теперь, в пабе, я вдруг растерялся. Слова куда-то подевались; я не знал, с чего начать. Легко сказать «вбегают в комнату и…» Но что делать, если вбегаешь не ты, а как раз тот, кого требуется предупредить? А ты, напротив, сидишь в уютном кресле напротив, потягивая пиво, и вроде как в ус не дуешь. Что тогда?

— Арик! Арик! — Орех потрепал меня по руке. — Ты в порядке?

— Да, а что? — встрепенулся я.

Он откинулся на спинку стула и понимающе улыбнулся.

— Да ничего. Такое впечатление, что вот-вот отключишься. Джетлег, а?

— Нет-нет, — пробормотал я, стараясь взять себя в руки. — Джетлег — это когда обратно… Слушай, а ты еще танцуешь?

Сам не знаю, как это у меня выскочило. Грецкий вытаращил глаза от удивления.

— Чего? Ты о чем?

Подошедшая официантка начала расставлять на столе тарелки и стаканы, и это предоставило мне необходимую передышку.

— Ну как же, старикан… — сказал я как можно развязнее. — Ты ведь в свое время любил подрыгаться. До сих пор помню, как ты отплясывал рок-н-ролл на том вечере в институте, с этой, как ее… длинноногая брюнетка такая…

Я наморщил лоб, изображая напряжение мышцы, которая заведует у людей памятью. Орех ухмыльнулся.

— Не вспоминай, все равно не вспомнишь. Много их было, этих длинноногих… — он отхлебнул из стакана и мельком взглянул на часы.

— Слушай, Орех, а эта твоя дочка — она от какого брака?

Грецкий снова ухмыльнулся. Как и прежде, он не любил говорить о своих женщинах.

— Много их было, этих браков. Теперь-то какая разница, старикан?

— Никакой, это верно, — подыграл ему я. — Кстати, о браках: ходили слухи, что ты женился на Норе. Правда, или врут?

Щека у Ореха дернулась, он опустил голову и посмотрел на меня исподлобья. В его глазах мелькнула тень того же самого, слегка затравленного выражения двадцатипятилетней давности, которое всегда появлялось там при упоминании имени Норы. «Надо же… до сих пор…» — подумал я.

Орех открыл было рот, чтоб ответить, потом передумал, отхлебнул пива и снова открыл рот — но не для ответа, а чтобы подозвать официантку и заказать виски.

— Пиво без виски — деньги на ветер, — объяснил он.

— Значит, врут, — констатировал я.

Грецкий пожал плечами. К нему вернулось прежняя безмятежность.

— У слухов ноги еще длинней, чем у моих баб. А почему ты спрашиваешь?

— Давно не видались, вот и любопытствую. Ладно, не хочешь про жен, давай снова про танцы.

— Ну, давай про танцы, — проговорил Орех с видимым облегчением. — Моя давняя любовь, это верно. Только сейчас тут рок не танцуют.

— Нет? Что же тогда?

— Сальсу, танго. Сплошное латинское засилье. Повсюду танцзалы…