Гипотеза о сотворении - [39]

— Назад! — крикнул Ермаков. Но робот не вернулся. Бежать следом за ним было бессмысленно: знал Ермаков, как быстро может бегать его «ребенок», сам закладывал в него программу.

Несколько раз он успел заметить своего Адама между деревьями по ту сторону озера, затем на горном склоне. Черный, он катился рядом с желтым шаром, словно хотел обогнать его. Потом эта пара исчезла в горах, и вскоре оттуда донеслось слабое эхо взрыва.

— Как тогда! — испуганно сказал Леня, подходя к Ермакову.

— Откуда у него такая прыть? — задумчиво произнес Ермаков. — Программа предусматривает самообучение, но не до такой же самостоятельности. Сделаем Еву, на привязи ее, что ли, держать?..

Тут на горной тропе застучали камни и послышались торопливые шаги: к ним сверху, от замка, быстро шел председатель Каменский.

— Где твой робот? — крикнул он еще издали. — Покажи, что он может.

— Ничего не может, — угрюмо сказал Ермаков.

— Зачем же ты его делал?

— Теперь я и сам этого не знаю.

Каменский стоял перед ним, высокий, плечистый и небритый, покачивался с пяток на носки, словно собирался прыгнуть. В его глазах было что-то недоброе, и Ермакову подумалось: будь робот на месте, председатель сейчас накинул бы на него узду, ошейник или что-то подобное и, как козу или собачонку, поволок к замку, к Обнорскому.

— Хитришь ты, Ермаков… Зачем мы тебя взяли?

— Затем же, зачем и других.

— Другие создают шедевры, а ты что делаешь?

— Пока что кормлю тех, кто создает шедевры…

— Вот и корми. Ты это умеешь — и делай. А другие будут творить произведения высочайшего искусства. Каждый должен заниматься своим делом.

— А я тоже буду писать стихи, — зло сказал Ермаков. — Мне это больше нравится.

— На Земле таких, как ты, поэтов — тысячи. Мы взяли сюда только избранных.

— А с чего ты решил, что я плохой поэт? Ты же ничего моего не слышал.

— И слышать необязательно, мы и так знаем, кто есть кто. — Помолчал, поглядывая высокомерно сверху вниз, и разрешил снисходительно: — Ну, прочти.

Ермаков усмехнулся, демонстративно выставил ногу как это делали некоторые поэты:

…Но для бездн, где летят метеоры,

Ни большого, ни малого нет,

И равно беспредельны просторы

Для микробов, людей и планет…

Каменский помолчал, подумал и махнул рукой:

— Сойдет для начинающего.

— Неужели хуже этого вашего шедевра: «Кричу опять: дважды два — пять!..»

— Да ты!.. Да вы!.. — задохнулся Каменский. — С первым же кораблем!.. На Землю!..

— До корабля надо еще дожить.

Они долго молчали, сердито косясь друг на друга. Растерянный Леня стоял поодаль, не решаясь подойти. Вдалеке кто-то бродил по берегу озера, взмахивал руками и выкрикивал несвязное. Кто-то монотонно стучал на хозяйственном дворе, то ли работал, то ли отбивал вдохновляющий его ритм.

— Ладно, — примирительно сказал Каменский. — Читай еще.

…возможно ли русское слово

Превратить в щебетанье щегла,

Чтобы смысла живая основа

Сквозь него прозвучать не могла?..

Каменский поморщился, пожевал полными губами.

— Поучиться бы тебе абстракции, сбить ритм, тогда… может быть… мы и приняли бы тебя… учеником, — сказал он. И спохватился: — А это ты сам написал?

— Это написал Николай Заболоцкий. Был такой русский поэт в древности.

— Я так и знал! — воскликнул Каменский. — Меня не обманешь! Нет, брат! Каждому свое: поэту — поэтово, роботу — роботово. А? Хорошо сказано? Надо где-нибудь использовать.

Он достал книжицу, принялся записывать понравившиеся слова. Удовлетворенный такой поэтической находкой, благодушно разрешил:

— Теперь показывай робота.

— А его нет.

— Как это нет?

— Убежал. За огненным шаром погнался.

— Зачем же ты его отпустил?!

— Ему еще учиться надо.

— Кому учиться? Роботу? Не смеши!

— Надо учиться, — упрямо повторил Ермаков.

— Да чему учиться? Воду качать? В огороде копаться? Мусор убирать? Обнорский сам скажет ему, что надо делать.

— Обнорский? Пусть он сам за собой убирает.

Каменский снова побледнел в гневе, но сдержался, не стал кричать и ругаться.

— Ладно, потом разберемся.

Но теперь не сдержался Ермаков.

— Робовладение тебе не напоминает рабовладение? — сказал он запальчиво.

— Не злоупотребляй каламбурами.

— Это не каламбур, а печальная истина. Рабовладельческая психология не слишком отличается от робовладельческой. А мы, соглашаясь, что одна позорна, даже преступна, по существу, утверждаем другую.

— Робот не человек…

— Не о роботах забота, о робовладельцах. Они-то — люди. Их разлагает эта психология, порождая паразитизм. Роботы создавались для освобождения человека от чрезмерно тяжелого, монотонного, изнурительного труда, а не от всякого. Не от всякого!.. Мы тут создали не Город высокой эстетики, а город бездельников, не умеющих трудиться и презирающих труд…

Он и еще бы говорил на эту тему, да Каменский как-то странно вдруг посмотрел на него и, повернувшись, пошел, почти побежал по тропе к замку. Оглянулся, крикнул издали:

— Ты сумасшедший! Тебя надо изолировать, пока чего-нибудь не натворил!..

— Это они все сумасшедшие, — сказал Ермаков Лене, обалдело смотревшего на него. — Жизнь, какой они живут, ведет не к развитию человека, а к деградации. Много будет бед, может быть, даже жертв. Но беды научат. У кого трудовая наследственность — вспомнят, выживут. Другие погибнут. Не от голода, так от сознания собственной беспомощности. Человек должен уметь делать всё или многое и ценить, любить это свое умение…