Гипнотизер - [118]

— Вы только что оскорбили мою любовь, граф.

Граф поднялся, я тоже. Мы обменялись взглядами испанских грандов ушедших времен. Я никогда не предполагал, что дело зайдет так далеко: назавтра нам с графом предстояла дуэль.

* * *

Меня проводили в комнату для гостей, где я забылся глубоким, без сновидений сном.

Колокольчик звонил и звонил. Приближаясь, он гремел в моей голове, щекотал, посмеивался, угрожал. Меня обволакивало дымком лозы, а также запахами мыльной пены для бритья и пота.

— Проснитесь!

Звон стал невыносим — Ипполит размахивал колокольчиком прямо над моим ухом.

— Месье аббат желают говорить с вами.

Сон как рукой сняло. Ипполит, свежевыбритый и опрятно одетый, подошел к окну и раздвинул портьеры. Было рано, но уже рассвело. Повернувшись к стоявшему в дверях пастору, он сказал:

— Передайте аббату, что месье Кокеро будет у него через пять минут.

— Благодарю вас, Ипполит. Вы могли поступить и по-другому.

— Нет, не мог. Это был бы грех. Все живое — растение, а красота человека — все равно что цветы растения.

— Мария Тереза? Она у аббата?

— Нет, уже ушла к себе. Ночью они все обсудили.

— Ипполит, мне необходимо встретиться с вами. Непременно.

Отступив на шаг, он критически взглянул на меня.

— Мой хозяин сию же минуту выставит меня вон, стоит ему узнать об этом.

— Ипполит! Я клянусь! Но отчего, черт вас побери, вы такой буквоед во всем?! Почему вам все время хочется казаться хуже, чем вы есть на самом деле?

— Потому что я — человек мягкосердечный, месье Кокеро.

В других обстоятельствах я бы от души расхохотался, но по виду Ипполита без труда мог заключить, что он не рисуется передо мной.

Мария Тереза сосредоточенно отмеряла в рюмку валериановые капли, когда Ипполит раскрыл дверь. Мне было достаточно взглянуть на нее, и я тут же понял, что аббат ей ни в чем не признался.

— Мне позволили переговорить с твоим дядей.

— Я знаю. Он хочет снять камень с души.

* * *

Аббат де Вилье лежал, как мертвец: голова была похожа на череп, обтянутый желтоватым пергаментом. Рот полуоткрыт, веки запавших глаз сомкнуты. Лишь едва уловимое дыхание говорило о том, что жизнь еще теплилась в нем. Я с удивлением отметил, что в спальне теперь явственно ощущался аромат эвкалипта, а не виноградной лозы, — Ипполит все же последовал моему совету.

Я сел в кресло у изголовья широкой и высокой кровати.

Аббат де Вилье раскрыл глаза.

— Пусть все уйдут, — прошипел он.

Пастор и Ипполит, поклонившись, вышли и притворили за собой дверь. За окном распевали дрозды, бордовые полупрозрачные гардины придавали спальне почти мистический вид. Помещение было уставлено свечами, здесь же в углу стояли и раскрытые складни с изображением Мадонны с ребенком.

— Что тебе известно?

— Мария Тереза — ваша дочь.

— Я боюсь, что она разгневается на меня, Петрус. Поэтому скажешь ей об этом ты.

— Скажу.

— Она подарит Жозефу ребенка. А до тех пор ты должен ждать.

Я не отвечал. Аббат де Вилье был в ясном уме и твердой памяти. Пергамент у него на лбу сморщился, что свидетельствовало о раздражении.

— Ты должен ждать, — нетерпеливо повторил он. — Поклянись своей любовью к ней.

— Не Богом и не ликом смерти?

— Бог есть творение разума нашего. А любовь исходит из сердца.

— Да.

— Хорошо.

Кто же из нас оказался хитрее? Я или же аббат де Вилье? Мой ответ «да» не был ответом на его требование — но его «хорошо» означало, что он предполагает, что за стенами этой комнаты должно быть принято решение, перечеркивавшее его планы.

— Что произошло в пансионе Бара? Именно там и ослепла Мария Тереза.

— Моя вина. Наша.

— Наша?

— Ее матери… Мы приехали к Марии Терезе в монастырь. Прощание… Пришлось применить силу. Она кричала… Ее терзал страх… ее пытались удержать… и тут она раскинула руки, и монахини…

Аббат изогнулся, захрипел.

— Аббат! Отчего ты был так суров к Жюльетте? Тебе хотелось отомстить? Мне, потому что… потому что я спал с твоей сводной сестрой? Почему, Бальтазар?

Отбросив к чертям церемонии, я вскочил и готов был хорошенько встряхнуть аббата, пытаясь вынудить его дать ответ. Но я мог бы трясти его сколько угодно, даже избивать — на меня смотрели выпученные в страхе глаза. И этот взгляд опровергал все сомнения. Он так и умер в ревности ко мне, обесчестившей его душу в секунды расставания с жизнью. Де Вилье резко изогнулся, словно от толчка сзади, уже раскрыв рот для прощального проклятия, и с раскрытыми глазами повалился на бок.

Я прикрыл ему глаза и прочел «Отче наш». После этого я сложил ему руки на груди, поправил подушки и простыню. И почувствовал страшную усталость. Я снова уселся в кресло и закрыл глаза. Свет, пробивавшийся сквозь гардины, проникал и сквозь веки. За окном шумели дрозды и зяблики.

Тот, кто умнее, уступит, перед тем как уснуть вечным сном. Тот, кто умнее, уступит…

Возбужденные голоса, топот, шарканье подошв. Дверь резко распахнулась. В багровый полумрак словно два взбесившихся ворона ворвались Ипполит и пастор.

— Боже праведный! Пресвятая Мадонна! Они сражаются! Боевым оружием! Идемте же! Сделайте хоть что-то!

— Кто с кем сражается?

— Мой хозяин и барон Филипп!

— Немедленно разбудите Марию Терезу!

— Сейчас.

— И позаботьтесь о перевязочных материалах!