— Я влюбилась в тебя, маньяк, — шепнула она. — Как дура. Гордись. А теперь уходи.
— Уходи со мной! — брякнул я.
— Куда уходить? На улицу, песенки прохожим петь?
Я не ответил. И так все понятно. Сам же пел, что она — птичка другого мира. На улице ей не место. А мне нет места в ее высших сферах, чужих туда не пускают. Социальная пропасть. Вроде и рядом она, но даже обнять невозможно.
Я обогнал ее, уходя. По лицу девочки текли блестящие слезы, она их не вытирала, так и шла, гордо вскинув голову.
Она полюбила меня, уличного певца, а я даже не знал, как ее зовут. Сердце защемило от острой тоски. Мы могли бы быть счастливы вместе. У нее — редчайшее из качеств, яркий материнский инстинкт, чувственность и безоглядность в поступках. С ней рядом, возможно, приутих бы дикий костер гипер-с, сжирающий мое сердце, ежедневно ставящий на грань гибели. Почему нет? Если бы каждую ночь у меня была женщина… Может, она ради любви решилась бы каждую ночь отвечать моим страстям? Стала бы настоящей женщиной… Но не судьба.
Проклятые чувства. Они отвлекли меня, и я по-глупому пропустил атаку. И в очередной раз убедился, что с профи на их поле лучше не бодаться — проиграешь. В Старом городе сохранилось множество домов с проходами во внутренние дворы, я их называю подворотнями, хотя никаких ворот там давно нет и никогда не было. А вот опасности прятались. Крепкая рука выдернула меня с тротуара в сумерки, и в глазах вспыхнули звезды. Вот это удар. Не опусти вовремя голову, снесло бы нос. А так щекастый разбил костяшки об мой лоб и зашипел от боли.
— Тебе было сказано не появляться здесь? — рявкнул вислоносый. — Было сказано?!
И со всей дури залепил ногой в живот. Ух, мимо. Я развернулся, попробовал убежать, вырваться на проспект, смешаться с потоком студентов… и убедился, что не зря туфельки-столбики изначально задумывались как оружие телохранительниц. Вжик, острая боль в ноге, и я падаю ничком. Обычная подсечка, но как больно!
Охрана проспекта не вмешивалась, даже не смотрела в сторону подворотни. Бьют кого-то телохранители — значит, так надо. И они приступили к моей обработке втроем. Это была их ошибка. Я мгновенно озверел от боли. И прямо там, под градом ударов, решил раз и навсегда вернуться к своему основному жизненному принципу: не прощать таких, не идти с ними на компромиссы ни при каких обстоятельствах! Отпустил «пчел» ради возможности достать их матку, и вот уже познаю на собственных ребрах, что могут творить офицеры-силовики при полной безнаказанности. Черт, они бы еще на мне попрыгали!
И оперативники тут же решают на мне попрыгать. Они даже не заметили, что я озверел.
Для них это произошло быстро и бесповоротно. Только что я валялся под их ногами — и вот уже стою, а они лежат. А не расслабляйтесь, пчелки, а то птичка склюет! Телохранительница-двойник отпрянула к стене, грим-мимикр косо размазался по щеке, в глазах смятение. Она отметила мои взгляды на ее ноги, и грудь, и бедра, и абсолютно правильно их поняла. Насилие в самой жестокой форме читалось в моих глазах совершенно отчетливо. Она испугалась так, что, похоже, забыла о том, что вооружена. В голове у нее беззвучно вопило одно желание — сбежать. И я позволяю ей сбежать. Гипноз — он же действует, когда жертва внутренне согласна с приказом? Вот пусть и бежит. И забывает по дороге то, что ее напугало. Страх поможет ей забыть получше. Навсегда забыть. Не уверен, что теперь даже просветка мозгов что-то вытащит. Я очень на них разозлился.
Лишь выйдя из подворотни, соображаю, какую глупость сделал. Девушка на столбиках, бегущая по Старому проспекту, с лицом, перемазанным гримом… да она всполошит всю охрану! К счастью, судьба бережет меня в очередной раз. Видимо, где-то на подсознательном уровне у телохранительницы прочно закреплено, что девочки на столбиках[3] — не бегают. Даже в слепой панике девочки на столбиках удаляются плавно и грациозно, хотя да, довольно быстро. Вот и она удалялась стремительно, но не возбуждая ненужного интереса. Ай умница.
Следом за ней и я покидаю Старый проспект. Мне противно и тошно: пусть и ради спасения собственного здоровья, но нарушил собой же установленное правило, применил особые свойства против людей! Оперативники, они же скоро встанут, только в их глазах не останется ничего, кроме животного недоумения… б-р-р, мерзость какая! Власть над психикой людей — мерзость! Пальцы у меня мелко подрагивают. Как в таком состоянии работать, не представляю. Надо срочно успокоиться. И я успокаиваюсь. Если власть над чужой психикой — мерзость, то власть над собой — производственная необходимость. Врач не имеет права волноваться, в его руках здоровье людей.
Именно врачом в ближайшие три часа мне и предстоит быть.
Руководитель из Центра ошибочно считает меня секретным агентом. Оперативники Нью-Сиба ошибочно считают меня преступником. Многочисленные слушатели обоснованно считают меня музыкантом, но и они заблуждаются. На самом деле я врач общей практики со специализацией, не существующей в списке утвержденных к преподаванию. Врач по мутантам. Лицензия, кстати, имеется, как и диплом соответствующего образца. Для меня работа секретным агентом Центра всего лишь логически вытекает из врачебных обязанностей.
