Гимназисты - [5]

Даже «мелочь», бегая до неистовства в маленькую перемену по зале, нет-нет и останавливалась, как вкопанная и, чутко насторожившись, прислушивалась к неумолкаемому гулу, несущемуся из старшего класса.

Действительно, вместилище ариан превратилось сегодня в библейские Содом и Гоморру. Напрасно, розовый и беленький, как барышня, классный наставник, прозванный Купидоном, носился с испуганным видом по классу и неистово взывал, простирая руки и глаза к небу, вернее, к потолку:

— Тише, господа, тише! Или будете внесены в кондуит…[1] Все-с до единого… все, поголовно-с!

— Поголовно? Это хорошо! Одни головы, значит, руки и ноги на свободе останутся, — острил Миша Каменский, не терявший еще никогда в жизни своего праздничного настроения духа.

— Каменский! Вы — первый-с!

И розовый Купидон заносил фамилию Миши к себе в записную книжку.

— За излишнее и неуместное острословие-с! — предупредительно пояснил он.

— Покорно вас благодарим за внимание, Илья Ильич. С почину, значит… Впредь не оставьте вашими милостями! — дурачился Миша.

— Я на вас, господин Каменский, директору буду жаловаться! — зашипел Купидон, теряя от злости весь свой нежный девичий румянец.

— Так точно, господин наставник! — И Миша вытягивался в струнку, как солдат перед генералом, на общую потеху товарищей.

— Нэт! Скажытэ вы мнэ, что это за скотына такая, что в газэтах доносы пишэт! — гудел Соврадзе, стоя на кафедре и ожесточеннейшим образом размахивая руками, как ветряная мельница своими крыльями.

— Да… да… узнать надо! Редактору злополучной газеты коллективное письмо, господа, напишем, что, мол, так и так… гимназисты 8-го класса, глубоко возмущенные подобной заметкой, просят открыть им имя автора статьи и… и…, — захлебываясь и горячась по своему обыкновению, трещал толстенький, рыхлый, с выпуклыми, ничего не выражающими глазами блондин Талин, недалекий и часто говоривший невпопад маленький человечек.

— Попочка, заткнись! Наклей пластырь на твой болтливый клювик, все равно путного ничего не скажешь! — сразу огорошил Талина Каменский.

— Ну ты не очень-то… — запетушился тот.

— Молчи, дурья башка! Дэло говорить надо, а не горох сыпать, — неожиданно прикрикнул на него мурза.

— Господа! — И Коля Гремушин очутился на кафедре. — Слова прошу, слова!

— Дать ему слово! — загремел своим басом Бабаев так, что розовый Купидон подпрыгнул на месте и устремился, подрыгивая своими фалдочками, вон из класса, что-то угрожающе выкрикивая среди общего шума и суматохи.

— Гремушка! Валяй скорее! Купидошка окаянный за Луканькой подрал, забодай его козел в понедельник! — вылетая стрелой на середину класса, прокричал, складывая у рта трубой руки, Каменский.

— Господа! Я буду краток! — надрывался Коля. — Вот что я придумал, братцы: узнать завтра же имя автора подлой статьи и… и… митинг созвать… Понимаете? Где-нибудь под сурдинку, а там решить, что нам сделать с предателем… Как Юрочкин решит, так и казним его… Юрка! Каштанчик, ты что же молчишь? Тебя дело касается? — неожиданно подскочил Коля к печально и понуро сидевшему в уголку Радину. Юрий точно проснулся, поднял на товарища свои синие, прекрасные, теперь печальные глаза и произнес тихо, махнув рукою:

— Все равно… Делайте, что хотите… А лучше всего оставить втуне эту грязную историю.

— Как оставить втуне! Да ты рехнулся что ли, Каштанчик! — Каштанчиком Юрия называли товарищи за его красивую, как шапку разросшуюся густую каштановую шевелюру. — Окончательно спятил, братец! Такое, можно сказать, оскорбление — доносчик отыскался в классе, а он — втуне оставить. Как же! Сейчас! Нет, брат, шалишь! Мы как узнаем имя предателя, так всей оравой к нему и вонзимся и под страхом смерти либо хорошей потасовки, что ли, заставим его выпустить новую заметку о том, что де гимназическое начальство относится к учащейся братии невтерпеж строго и карает завтрашних студентов, как каких-нибудь приготовишек, не узнав как следует, в чем дело… Так, что ли?

— Так, так, ловко придумано! Облобызаемся, друже! — И Миша Каменский широко раскрыл Гремушину свои дружеские объятия.

— Здорово, Гремочка! Молодца! — И верзила Самсон от души сжал своей огромной лапищей худенькую руку Коли.

— Братцы! А что если это кто-нибудь из своих, а? Не из наших восьмиклассников, а из галлов, может статься, статью состряпал? — И Кисточка стыдливо выступил вперед, моргая своими светлыми подслеповатыми глазами.

— Вот-то дурак! И он думает, что такой подлец в гимназии найдется! — И Комаровский негодующим взором окинул своего наивного товарища. — Это, брат, маком! Да!

— Вы это правду говорите! — и тоненький, изящный Стась, говоривший всем «вы» без исключения и изысканно вежливый со всеми товарищами, вынырнул вперед из-за широкой спины Самсона.

— А ты не юли — без тебя знаю! — огрызнулся Комаровский.

— Ну, так как же? — обводя разгоревшимися глазами толпившихся вокруг кафедры гимназистов, вопрошал взволнованно Гремушин.

— Узнать! узнать имя автора! Флуга послать — он узнает… Он ловкач в этом деле — даром что из-под земли не видать. А потом всей оравой к автору… Пистолет к груди — и пиши, брат, под дулом другую статью в защиту пострадавшего…