Гильотина для Фани - [31]

Сначала не поняла ничего. Это была таблица, в которой буквы и цифры чередовались в определённой последовательности. Было в этом что-то очень знакомое. Фейта даже рассмеялась – она вспомнила, как разгадывали они эту головоломку в детстве с дедом. Вспомнила, как длинными, скучными вечерами они писали друг другу шутливые записки, переставляя цифры и буквы. Дед говорил тогда, что это древний шифр какого-то Темура, его использовали ещё первые иудеи, писавшие Библию.

– Завтра я порадую товарища Семёнова, – сказала она кому-то в потолок, аккуратно сложила листок, полистала Библию, нашла послание от Иуды и положила шифр на место. Посмотрела на часы – было ровно три часа ночи. «Пора», – решилаона.

Фейга включила портативный приёмник «Грюндиг», который недавно подарил ей племянник матушки Симоны, Адам. В это время обычно начинали работать «Немецкая волна» и «Свобода» на русском языке.

Если верить календарю, шёл 1957 год, и Фейга не очень верила в чудеса, которые происходили в СССР. И поэтому так дотошно выпытывала у Адама про первый спутник, про кинофестивали, про чистки партийных рядов новым советским руководством.

– Получается, что те, кто в тридцатых сажал и расстреливал, теперь сами будут греть эти нары, так что ли? – допрашивала она его. Тот от души смеялся.

– Тётя Фейга, спутники действительно летают, Уланова танцует, а чистка по нашим сведениям идёт вовсю, даже в КГБ! От матушки Симоны Фейга знала о том, в каком ведомстве работает Адам, что-то слышала о трагической гибели её сестры и мужа, которые тоже служили в этом ведомстве.

Адам нравился Фейге – высокий, широкоплечий, он, хоть и не был красавцем, бесспорно, обладал редким мужским обаянием, которое несомненно должно было нравится женщинам. Семьёй он до сих пор не обзавёлся.

– Вот встретил бы такую, как вы, тётя Фейга, в молодости, на вас бы женился! – А я бы за такого нахала не пошла, – подначивали они друг друга, не скрывая взаимной дружеской симпатии.

Маяк, который так действовал по ночам на нервы Фейте, был стратегическим объектом, входил в зону ответственности ведомства, также, как и порт. Куратором его был Адам, поэтому он частенько приезжал сюда, навещал любимую тётку и никогда не забывал привести какой-нибудь презент «тёте Фейге». Теперь каждый раз, включая свой «Грюндиг», она вспоминала этого остроумного и обаятельного парня.

Сейчас Фейга взглянула на часы, было ровно три часа ночи – именно в это время начинала свою работу русскоязычная «Немецкая волна». Завыли, переливаясь, радиоволны, сквозь треск и шум которых, иногда, прорывался голос диктора. Шли новости, она почти ничего не разобрала, упомянули только киностудию Бабельсберг и опять пошли сплошные помехи.

– Чёрт бы побрал эти горы!

Фейга вытащила до конца антенну приёмника и, как привидение, ходила по комнате: ловила ту самую волну. Ничего не получалось.

– Наверное, это серьёзное событие для немцев, если об этом юбилее они трубят повсюду, – думала она, а сама конечно, надеялась на чудо.

Прорывались какие-то отдельные фрагменты, то о Марлен Дитрих, то, видимо, уже директор ДЕФА докладывал о нынешних творческих свершениях. Но всё это растворялось в сильных шумах и треске, от которого можно было сойти с ума!

Наконец, Фейга устала, вышла на свою крошечную веранду и присела на край дивана. И, о чудо! «Грюндиг» ожил, она услышала и сразу узнала этот голос с трассированным, раскатистым – рррр.

Видимо, это был уже финал интервью. Абрам рассказывал о школе операторов, которую он вёл в ДЕФА. Фейге удалось услышать последний вопрос диктора:

– Самая большая творческая удача в вашей жизни?

Абрам долго молчал.

– В восемнадцатом году мне удалось снять у завода Михельсона в Москве покушение на Ленина.

– Это же сенсация! – забился в истерике и закричал в микрофон диктор. Где же этот материал?

– Могу только сказать, что плёнка в надёжных руках.

И опять завыл, зашумел многоголосый эфир. Фейга выключила приёмник, на веранде повисла оглушительная тишина. Она сидела замерев, будто каменное изваяние, не чувствовала даже боли в затёкшей от долгого сидения спине.

– Значит он сохранил плёнку, «Спасибо тебе, Малыш».

Фейга прилегла здесь же на диване – не было сил дойти даже до кровати. Засыпая, подумала:

– Завтра, Семёнов, ты спляшешь у меня лезгинку…

И, уже проваливаясь в чёрную бездну сна, успела додумать – А почему… лезгинку?

Она так и уснула, прижимая к груди приёмник, как некое живое, родное существо.

Фейга открыла глаза и увидела голубое небо и солнце. Она никак не могла понять, почему она уснула здесь, на веранде и вспомнить весь вчерашний вечер. Быстро умылась и привела себя в порядок. И, в первый раз за много лет, почти не почувствовала своего тела.

Сегодня она двигалась легко и свободно, как когда-то в молодости. Боль в спине, которая мучила её почти всю жизнь ушла. Фейга порхала по кухне, готовила завтрак и даже напевала что-то из Марлен Дитрих. В окно она увидела, как во двор монастыря въехала машина Адама. Фейга видела, как его встречала Симона, которая души не чаяла в своём племяннике. «Он-то мне и нужен», – подумала Фейга, оделась и вышла во двор.