Гилгул - [53]

— Встань! Ты не аммонитянин, чтобы стоять на коленях, — резко скомандовал Дэефет. Он выглядел недовольным. — Говори.

— Победа, мой Царь, — тяжело поднимаясь, ответил воин. — Мы разбили аммонитян. Царь Аммонитянский Аннон бежал.

— Где он?

— В Раббате, мой Царь. Мой господин, Иоав, велел передать тебе, что ему требуется подкрепление. — И добавил уже более мрачно: — Из двух корпусов твоих воинов, мой Царь, теперь едва ли наберется три полных легиона.

— Что с остальными?

— Как ты и приказал, мой Царь. Цари Рехова и Моава мертвы. Но Царю Сувы, Адраазару, удалось избежать смерти.

— Он тоже в Раббате?

— Да, мой Царь. Те же, кто не вошел в город, остались лежать на равнине.

— Аммонитяне дрались храбро? — задумчиво спросил Дэефет.

— Да, мой Царь, но никто не может сравниться в храбрости с твоими воинами. Хвала Господу! Он был на нашей стороне в этой битве.

— Уверен ли ты, что город надежно заперт и никто не сможет выскользнуть из него?

— Ни один человек, мой Царь, — устало улыбнулся воин. — Если только у него нет крыльев.

— Прекрасно. — Дэефет кивнул и громко приказал: — Накормить и напоить его! Вестник победы ни в чем не должен знать отказа! Завтра ты поскачешь к Иоаву, своему Господину, и скажешь, что я выслал ему в помощь три корпуса воинов.

— Да, мой Царь, — поклонился тот.

— За хорошую новость получи у казначея тысячу сиклей. — Казначей опустил голову в покорном поклоне. — Теперь ступай, отдыхай и веселись.

— Благодарю тебя, мой Царь. — Воин снова преклонил колено, но тут же поднялся и направился к лестнице. Остальные вышли следом за ним, тихо переговариваясь между собой. Новость была хорошей, но Дэефет еще до появления вестника отдал приказ о праздничном Богослужении. Значит, он заранее знал о победе. И Нафан остался на кровле вместе с Царем. Значит ли это, что пророк предсказал победу израильтян в битве при Раббате? И каковы были остальные предсказания? Первосвященник Авиафар выглядел недовольным. Он не любил Нафана, и вовсе не потому, что видел в нем что-то плохое, но потому, что Дэефет придавал слишком большое значение его пророчествам. Если бы Царь молился с таким же усердием… Судьи поддерживали Авиафара. Нафан вообще мало кому нравился из иевус-селимской знати. Но он нравился Дэефету, и это решало все. Тем временем Дэефет, стоя у самого края кровли, вдруг подался вперед и спросил у одного из стражей:

— Кто это?

— Мой Царь? — Тот подошел ближе.

— Вон в том доме, — Дэефет протянул руку и указал в вечерний полумрак. — Окно второго этажа…

— Э-э-э-э… — Стражник прищурился. — Это дом одного из тридцати, мой Царь, Урии.

— А-а, — Дэефет кивнул. — Я помню его. Он — хеттеянин.

— Да, — с готовностью подтвердил стражник. — Урия действительно из хеттеев. Но он смелый и сильный воин. В битве с филистим…

— Я не спрашиваю, какой он воин, — жестко оборвал Дэефет. — Мне это известно. Я спрашиваю, кто та женщина, что видна в окнах покоев? Охранник снова вгляделся в сумерки.

— Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии.

— Вирсавия, — пробормотал задумчиво Дэефет. — Не та ли, о которой говорят — «первая красавица Иевус-Селима»?

— Да, мой Царь, — подтвердил стражник. — И так ее называют тоже.

— Как же еще? Говоря, Дэефет продолжал смотреть на окна дома Урии и потому не видел, как побледнело лицо Нафана, все еще стоящего у лестницы.

— Еще, мой Царь, ее называют Верной Вирсавией. Дэефет кивнул удовлетворенно.

— Завтра же она должна быть в моих покоях, — сказал он. На кровле возникла напряженная пауза. В этот момент каждый стражник невольно представлял себя на месте Урии Хеттеянина. И только Нафан не думал об этом. Он шептал мысленно: «Ты не ошибся, раввуни. Вот и сбылось твое второе предсказание. Значит, верны и остальные».

— Ты слышал, что я сказал? — жестко спросил Дэефет.

— Я хорошо слышал тебя, мой Царь. Завтра к вечеру Вирсавия будет в твоих покоях, — без тени эмоций ответил стражник. А Нафан, прикрыв глаза, продолжал шептать одними губами: «Благодарю тебя, Господи, за то, что подал знак. Я помню сказанное посланцем твоим и исполню волю твою с решимостью и кротостью. Но… лучше бы этого знака не было. Жесток твой выбор, Господи, и страшен путь рабов твоих».

11 часов 53 минуты Когда Саша открыл глаза, в палате никого не было. Собственно, палату можно было назвать палатой с большой натяжкой. Сашу поместили в бокс — поражающую скромностью размеров комнатку, выходящую окнами на теневую сторону и потому довольно темную. Обстановка была под стать. Не домашняя, прямо скажем, обстановочка. Кроме кровати — тумбочка в изголовье да стул в ногах. Бокс был прямо-таки создан для того, чтобы будить в пролетариях тоску по буржуазной роскоши. Ананасы, рябчики… У Саши вдруг проснулось чувство «дежа вю». Словно бы видел он этот бокс, да не просто видел, а совсем недавно. Только вот когда и при каких обстоятельствах, этого он почему-то вспомнить не мог. Саша прислушался к собственным ощущениям. Ничего. Боль ушла, а вместе с ней исчезло и чувство разбитости. Он отбросил одеяло и обнаружил, что одет в синюю пижаму, короткую и безразмерно широкую. Единственным плюсом этой «фрачной пары» было то, что штанины заканчивались на уровне щиколоток, а рукава, соответственно, где-то на локтях. Одним словом, стигматы Саша мог бы созерцать во всей красе, не отрывая голову от плоской, как блин, комковатой подушки. Но штука-то заключалась в том, что никаких стигматов у себя на ступнях он не увидел. Саша сел и осмотрел ноги еще раз. Внимательно осмотрел, не торопясь. Ничего. Ни полос, ни потертостей. Ноги как ноги, нормальные, без явно выраженных изъянов, не считая плоскостопия.