Гиблое место - [7]

— Эй, друже, — обратился я к самому старому и уравновешенному из них, — вы куда мою саблю дели?

— В сенях спрятали, — миролюбиво ответил купец.

Меня всегда удивляет способность русского человека после драки дружелюбно относиться к бывшему противнику. Возникает чувство, что все плохое у нас делается не взаправду, а понарошку. Поиграли, мол, в плохих, и будет, на самом-то деле мы все добрые и хорошие.

Я надел свой высохший за ночь кафтан, нашел спрятанный за бочкой с водой в уголке сеней ятаган и отправился на конюшню.

Жеребец, узнав меня, коротко заржал. Я сунул ему в мягкие губы круто посоленный кусок хлеба, который припас для него вчера вечером. Пока конь, кивая головой, расправлялся с лакомством, я его оседлал и вывел во двор. Хозяева так и не появлялись, и серебряную монетку за постой я оставил в конюшне, на видном месте.

День выдался прохладный, но солнечный. Оставив лошадь во дворе, я зашел в избу за спутником и вещами. Поп уже бражничал с недавними противниками.

— Садись за стол, — пригласил он, не успел я войти в горницу. — Мужики покаялись и угощают.

Я не стал ломаться, выпил за компанию кружку медовой браги и закусил пшеничным калачом. Торговые люди выглядели смущенными, заискивающе улыбались, спешили соглашаться со всем, что говорил опохмелившийся поп, но, как я догадывался по их скользким взглядам, жаждали взять реванш.

Чтобы не вводить добрых людей во искушение, я свернул застолье и уговорил иерея покинуть теплую компанию. Отец Алексий оказался покладист и не стал пенять, что я оторвал его от медовухи. Мы вышли во двор, и поп без спроса взгромоздился на моего Гнедка, с которого начал трубно восхвалять Господа за ясный день, за хлеб насущный и за то, что мы живем на святой Руси.

Похоже, Алексий был забавным, веселым и бесшабашным человеком. Мне нравилось слушать его полуязыческие молитвы, слегка сдобренные старославянскими оборотами.

— Отче Алексий, — спросил я его, когда мы миновали околицу и попали в голый, светлый лес, — ты, собственно, кто, священник или монах?

— Сам не знаю, сыне, — ответил он и почему-то захохотал. — Всего понемножку. Мне бы, коли не грехи, да умей я писание по буквам разбирать, прямой путь в патриархи.

— Как же ты можешь быть священником, если читать не умеешь? — удивленно спросил я.

— Зато истово верую! — опять захохотав, объявил иерей. — Вера должна быть в душе, а не в буквах.

Против такого возразить было трудно, да я и не стал этого делать, вспомнив, что и в конце восемнадцатого века не все священники были грамотны, как и позже видные теоретики марксизма-ленинизма не читали трудов Карла Маркса и Владимира Ленина. Главное в любом деле — вера в то, что веришь правильно.

Миновав топкую сельскую дорогу, мы попали на относительно приличный большак, ведший, по словам батюшки, прямиком в Москву. Переход через Оку еще не открылся, и путников, кроме нас, на дороге не было. Мы уже отмахали верст пять, и пора было меняться местами, мне садиться на Гнедка, а попу идти пешком. Однако священник слезать с коня и чавкать по грязи не собирался, а мне было неловко его ссаживать, все-таки он — персона, причастная к Всевышнему.

— Не знаешь, почему деревень так долго нет? — поинтересовался я.

— Скоро село будет, — ответил Алексий и снова захохотал.

Я уже начал привыкать к его внезапным взрывам смеха и не искал в них какого-нибудь смысла.

— А ты, батя, зачем в Москву идешь? — спросил я, чтобы завязать разговор.

— Из плена возвращаюсь, — впервые без смеха ответил он. — У нехристей в полоне был.

— У крымских татар?

— Сначала у них, потом у персов, потом у османцев, — кратко ответил поп.

— Выкупили или бежал? — сочувственно поинтересовался я, уже зная, сколько русских людей попадают в неволю к азиатам.

— Вроде того, — не вдаваясь в подробности, ответил он.

— Ну, и как там жизнь?

— Везде люди живут, — неопределенно ответил путник.

— И кем ты там был, рабом?

— Сначала рабом, потом мамлюком.

— Кем? Мамлюком?! Это же воины?

— Ну, да, — согласился священник, — вроде как египетские стрельцы.

— Так ты и в Египте был?

— Грехи наши тяжкие, — не ответив на вопрос, перекрестился Алексий. — Прости Господи, раба твоего!

Стало понятно, что щекотливую для себя тему он обсуждать не хочет.

— Скоро село за бугром, церковь вон за тем бутом, — прервав долгую паузу, сказал мой спутник, вглядываясь в невидимый для меня пешего объект.

Предстоящий отдых меня обрадовал. Идти по грязи на разъезжающихся ногах было нелегко, тем более, что сапоги у меня совсем промокли и раскисли.

Однако насладиться долгожданными благами цивилизации нам не удалось. Из-за бугра показалось не село, а группа вооруженных людей. По обличаю, это были стражники, скорее всего, какой-то местный дорожный патруль или заслон. Было их пятеро. Впереди а лихом коне ехал командир, мужик в короткой кольчуге, островерхом бухарском шлеме, с копьем, торчащим, как древко флага из-за спины. За ним стройной колонной по двое в ряд двигалась его малочисленная армия. Я посмотрел на своего попа. Он начал нервничать и рыскал глазами по сторонам.

— Это кто такие? — не таясь, спросил я. Слышать наш разговор встречные еще не могли, до всадников было метров сто.