Гиблое место - [50]

Пока до нас никому не было дела, я оглядывал здешние интерьеры. В больших сенях стенные и потолочные брусья были тщательно, до матовой поверхности выскоблены, как будто отшлифованы. Насколько я знал, этот «наряд» назывался простой или плотничий. Во внутренних покоях оказался «наряд шатерный», состоявший из отделки комнат сукнами и шелковыми тканями. В этот же «наряд» входила столярная резьба потолков, наличников и стенное письмо. Для своего времени дом был стильный и очень богатый.

Наталья Георгиевна скрылась вместе со своей челядью где-то в недрах, а мы с Кузьмой, в ожидании, когда о нас позаботятся, присели на резные сундуки-лавки. Дух в хоромах был сухой и легкий, и я впервые за последнее время по-настоящему расслабился. Кузьма откинулся спиной на стену и сидел с закрытыми глазами. Путешествие далось ему нелегко, и он пытался собраться с силами.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я.

— Лучше, чем если бы умер, — отшутился он.

— Если шутишь, значит не все потеряно, — машинально произнес я, услышав подозрительный звук.

В этот момент из глубины дома послышался общий вопль. Я подумал, что это Наталья Георгиевна сказала домашним о гибели боярина. Крики не прекращались, и говядарь тревожно повел головой.

— У Морозовой ногайцы убили мужа, — объяснил я.

— А я думал, она твоя жена, — удивленно сказал Кузьма.

— Нет, мы недавно познакомились.

— Да… — протянул он и внимательно посмотрел на меня. — А я подумал…

Что он подумал, я узнать не успел, по горнице, истошно вопя, бестолково забегали дворовые. Может быть, боярин Иван Михайлович Морозов действительно был так популярен у слуг, а может, они таким громким способом демонстрировали вдове свою преданность. Кутерьма продолжалась довольно долго, и на нас по-прежнему никто не обращал внимания. Мне это, в конце концов, надоело. Ждать, когда при таком ажиотаже о нас вспомнят, было бессмысленно.

— А ну-ка, стой! — крикнул я, силой останавливая одного из самых ретивых плакальщиков. — Отведи нас в светлицу.

— Горе-то какое, — закричал он, глядя на меня начальными глазами. — Что же нам, сиротам, теперь делать? Потеряли мы кормильца нашего и благодетеля!

Артист из слуги был плохой, и кричал он фальшиво.

— Веди нас в горницу или в сенник! — решительно приказал я.

— Пошли, государь-батюшка, — прекратив кривляться, согласился слуга. — Это ты спас нашу государыню-матушку и ее деток малых?

Я не стал с ним объясняться, помог встать Кузьме, и мы отправились вслед за преданным холопом. Дом у Морозовых, как я уже говорил, для своего времени был большой и богатый. Западная изысканная (растленная) роскошь еще не дошла до Московии и, говоря объективно, хоромы были довольно скромно обставлены ларями, сундуками и прочей утилитарной рухлядью. Окна были малы, остеклены большей частью слюдой, тускло пропускавшей свет.

В светелке на втором этаже, куда нас привел слуга, обстановку составляли лавки, стол и пара скамей. Как говорится, ничего личного.

Я тотчас уложил Кузьму на одну из лавок и, пока нас никто не тревожил, велел ему раздеться по пояс. Он снял с себя верхнее платье, и я занялся его осмотром и лечением. Говядарь вполне сносно выдержал путешествие, температуры у него не было, да и рана начала затягиваться.

— Через пару дней встанешь на ноги, — пообещал я, кончив свои «шаманские» пассы.

— Где ты, батюшка, так научился лекарствовать, — спросил меня пациент, надевая рубаху и камзол.

— От бога талант даден, — всеобъемлюще ответил я.

— Бог богом, он всем равно дает, по своей благодати, — резонно заметил пациент, — только что-то я раньше не встречал таких искусных лекарей.

Такой оценки я, признаться, пока ни от кого не слышал. Обычно одно упоминание о Господней милости удовлетворяло всех любопытных. Я с удивлением посмотрел на говядаря.

— А ты не прост, Кузьма!

— Простота — порой хуже воровства, — скромно ответил нижегородец.

— Может быть, ты и прав, — согласился я. — Только разговор разговором, а и поесть бы не мешало. Пойду, посмотрю, не забыла ли о нас хозяйка.

Оставив Кузьму отдыхать, я пошел искать Наталью Георгиевну. Внутреннее убранство дома, когда я его внимательно осмотрел, на мой взгляд, оставляло желать лучшего. Говоря объективно, все здесь было предельно просто и функционально. Из обстановки только то, на чем спят, едят и работают. Ничего лишнего, просто красивого, из чего, по моим представлениям, складывается уют и индивидуальность жилища. Все ценное, что призвано радовать глаз, если оно и было, то лежало спрятанным по кладовым и сундукам.

Мои блуждания кончились довольно скоро. Я наткнулся на ключницу, женщину с чистым, красивым, каким-то даже благородно утонченным лицом, но маленькую и обезображенную горбом.

— Что тебе, государь-батюшка? — остановила она меня вопросом, когда я заглядывал в одну из камор.

— Боярыню ищу, — ответил я, — я с ней вместе приехал.

— Ее сейчас лучше не тревожить, — скорбно вздохнув, сказала красавица-ключница. — Скажи мне, может я чем помогу?

— Нам бы с товарищем поесть и баньку истопить…

— Я прикажу, — пообещала она.

Поблагодарив, я вернулся в свою светелку. Кузьма, истомленный дорогой и раной, заснул. Я тоже прилег на лавку. Время было уже вечернее, хотя на дворе было еще светло. От нечего делать я вытащил из ножен добытую в бою саблю и стал ее осматривать. Однако полюбоваться желанной, дорогой игрушкой мне не удалось, к нам заглянула горбатая ключница и пригласила в трапезную светлицу. Я разбудил Кузьму, он встал, и мы прошли в комнату с окошками (отсюда происходит и слово «светлица») и большим обеденным столом, и общими лавками вдоль него.