Гиблое место - [50]

— Значит, вы полагаете, что семейное счастье в той или, иной степени всегда зависит от денег?

Она утвердительно кивнула. Она слишком хорошо гнала эти проблемы, они обступали ее каждый день с утра до вечера, вся эта заново ложившаяся пыль, расшалившиеся дети, уборка, чистка овощей, готовка и снова мытье посуды, и снова готовка и уборка. Так каждый день.

— Нас с детства приучили к тому, что все необходимое в повседневной жизни делается само собой. Без разговоров, зато в срок.

— Стало быть, вы питали к отцу известную неприязнь? Впрочем, вчера ночью все это одним ударом изменилось в вашу пользу, так ведь?

Она подняла глаза.

— Как это?

— Ну, — сказал комиссар, — для вас теперь неприятности кончились.

— Об этом я пока не думала, — пробормотала Зигрид Брацелес. — Как-то мысли не дошли. Все так ужасно… Вы в самом деле правы, но…

Она оборвала себя на полуслове и грустно покачала головой.

— Вы думаете, все было бы по-другому, если б ваши родители не развелись?

— Нет, — сказала Зигрид, — мама все равно не смогла бы переубедить папа́. Никто никогда не мог ничего сделать против его воли. Он работал, делал деньги, и он диктовал. Из-за этого в конце концов и распался их брак.

— Он распался не по чьей-то конкретной вине?

— Нет, по обоюдному согласию. Мы остались с папа́, поскольку материальные предпосылки воспитания у него были намного лучше. Мама захотела вернуться в Америку. Там у ее семьи был старый запущенный дом на Лонг-Айленд. Папа́ распорядился привести его в порядок и затем выплачивал ей каждый месяц тысячу пятьсот марок. Он считал, что лучше, если мы будем воспитываться на родине. Судья предложил, чтобы один ребенок остался с матерью, другой — с отцом. Но мы не захотели разлучаться и таким образом остались здесь.

— А потом ваш отец женился на Сандре Робертс. Это произошло, когда вы еще не были знакомы с будущим мужем?

— Нет, уже были. Примерно с полгода.

— Выходит, неприязнь вашего мужа к Сандре Робертс проявилась уже потом, когда он понял, что вам жизненно важно получить большое наследство, а из-за Сандры Робертс это проблематично?

— Да. Понятно, он относился к ней не очень доброжелательно. Но для этого были…

Тут она вдруг сообразила, что их беседа была как-никак допросом, и замолчала.

— Прошу вас все-таки ответить, фрау Брацелес, мы ведь говорим о в общем-то естественных вещах, — сказал Кеттерле.

Однако, начиная с этого момента, ответы ее стали односложными, она ограничивалась лишь короткими «да» или «нет».

— И последний вопрос, — сказал наконец Кеттерле, — я даже не надеюсь, что вы сможете на него ответить. Вы случайно не знаете, каким мылом обычно мылась Сандра Робертс?

Некоторое время Зигрид раздумывала, какую же ловушку мог таить в себе этот на первый взгляд совершенно невинный вопрос. И решила, что никакой.

— Случайно знаю, — сказала она, — год или два назад Сандра настоятельно советовала мне мыть лицо только ядровым мылом. Оно открывает поры, — говорила она, — и хорошо очищает кожу.

— Так, — сказал комиссар. — Что ж, благодарю вас, фрау Брацелес. Пришлите ко мне на несколько минут вашего мужа.

Она встала, бросила на комиссара неуверенный взгляд и вышла из кабинета.

Когда вошел Ханс-Пауль, Кеттерле молча показал ему на стул и, откинувшись в кресле, несколько минут рассматривал его, не произнося ни слова.

— Когда вы в последний раз покупали новое платье жене, Брацелес? — спросил он затем и уселся поудобнее.

— В прошлом году, к рождеству, — ответил Ханс-Пауль, — и это было нам непросто.

Кеттерле кивнул. Словечко «нам» доказывало, что супружеские чувства у Ханса-Пауля все еще живы. Зигрид неправильно оценивала своего мужа. И Кеттерле понимал это. Но он понимал еще и другое. Для подобного сорта неуверенных в себе молодых людей стесненные обстоятельства были так же опасны, как и их противоположность. В конце концов такова система. Внезапно он осознал, что события трех последних дней повернули жизненные условия обеих пар ровно на сто восемьдесят градусов.

— Вы занимаетесь спортом? — спросил он Ханса-Пауля.

— Да.

— Каким?

— Парусным. С друзьями. А еще легкой атлетикой. Я состою в клубе. Но зачем вам это?

— Вы получили высшее образование?

— Да.

— Что вы изучали?

— Историю искусств, общую историю, театроведение. Я собирался стать театральным художником.

— Вы ненавидели Сандру Робертс?

— Папа́ изображал это именно так. Опровергнуть сей факт я не могу.

— А за что?

— Да вы все сами прекрасно понимаете, господин комиссар. Тут я ничего не могу изменить. Я потрясен жестокостью ее смерти. Но я не испытываю скорби. Ни в отношении ее, ни в отношении папа́.

— А кто, по-вашему, мог это сделать?

Ханс-Пауль пожал плечами.

— Подозрение автоматически падает на Реймара и меня. Думаете, мы не взвесили бы все заранее, если б когда-нибудь решились на такое? У нас были все основания неприязненно относиться к Сандре. Но у нас не было ни оснований, ни желания изгадить на все сто собственную жизнь.

— Значит, вы не можете ничего подсказать, даже из мелочей?

— Нет, — сказал Ханс-Пауль, — ничего. У нас точно так же не сходятся концы с концами, как у вас. Реймар даже выражал желание предпринять потом дополнительное расследование, по собственной инициативе. Для него эта история много значит, вы ведь понимаете…