Гиблое место - [5]

Аллочка, как всегда, выглядела на все сто. Белая блузка без единой морщинки, тоненький чёрный ремешок на бёдрах, из-под него мелкие складочки падают на юбку из серебристо-чёрной ткани. Опустил взгляд ниже и загляделся на стройную ножку, виднеющуюся в боковом разрезе длинной узкой юбки. Взгляд опустился ниже, к маленьким лодочкам. Размер, наверное, тридцать пятый – не больше. Каблучок низкий – ну, это только из уважения к шефу. Я точно знал, что в нерабочее время она не пренебрегает шпильками.

Аллочка прошла к столу, взяла графин и направилась к горшку с небольшой пальмой. Она тряслась над этим невзрачным, на мой вкус, цветком, как иная мать не трясётся над своим ребёнком.

– И чего было так шуметь? Неслись, как угорелые, я все правила нарушил, какие только можно, а шефа нет! – возмутился Виктор.

– Так ты сходи за ним. Он к безопасникам спустился. Велел, как только прибудете, сообщить ему, – небрежно бросила через плечо Аллочка, не отвлекаясь от своего занятия. Виктор ужом просочился сквозь полуприкрытые двери и тут же из коридора послышался топот – он бежал по лестнице, словно школьник, спешащий в столовку. Я прошёл через кабинет, сел в удобное кресло возле хозяйского стола. Откинулся на высокую спинку и оглядел кабинет. Как всегда, вещи Пал Палыча находились в полном порядке. На большом письменном столе – стопка папок с документами, авторучки, ежедневник и большая лампа под абажуром. Рядом с креслом вешалка, на плечиках болтается любимый серый пиджак шефа. В офисе болтали, что пиджак не просто любимый, но и единственный. При доходах шефа единственный – это вряд ли, но его никогда не видели в другой одежде. Летом он надевал рубашку зелёного цвета или дешёвенькую футболку. Остальное время носил этот пиджак и тёмно-бордовую рубашку. И обязательно – галстук. Галстуков у Пал Палыча было три – чёрный, с красной искрой, серый в крапинку и синий в чёрную полоску. Иногда я не мог сдержать усмешку, наблюдая, как при разговоре с Аллочкой шеф нервно покашливает и поправляет галстук. И чем дольше она находилась рядом, обсуждая и уточняя рабочие моменты, тем сильнее он затягивал узел на галстуке, откидываясь при этом на спинку кресла. За креслом, с правой стороны от стола, ближе к окну и вплотную к стене – большой шкаф. Окно задёрнуто тяжёлыми шторами. В другом углу, у окна, компьютерный стол. Рядом, на полу, пальма в большом керамическом горшке. Та самая, Аллочкина… Я уже говорил, что она тряслась над пальмой так, как молодая мамаша трясётся над своим первенцем. Увидев впервые в кабинете этот цветочный горшок, посмеялся: «Что за сорняк? Два мышиных хвостика!» – чем заслужил негодующий взгляд секретарши. Сейчас пальма подросла и радовала глаз пышными, узорчатыми по краям листьями.

– Красивая пальма, – сказал я, только чтобы хоть что-то сказать, – а такой уродец был.

– Ты прав, забота для всех – будто бальзам на душу. Для людей, для растений. Я вот её поливала, поливала, а теперь даже не верится, что такая красавица расцвела.

Не скрою, растерялся – она вроде бы говорила о цветке, но так, будто о себе самой. Ну и что с ней делать? Улыбнулся: вот ведь настырная девушка, если ей что-то надо, то у неё обязательно это будет! И у меня не так давно появилось подозрение, что Аллочке нужен я. Правды ради добавлю, что появлялось у меня это подозрение раз десять на дню, ровно столько же, сколько и убеждённость в том, что я девушке интересен не больше, чем кресло, на котором сейчас сижу. Аллочка кокетливо глянула в мою сторону, и мысли сразу же приняли другое направление: зря шеф мочалит свои галстуки – кажется, здесь ему ничего не светит. Достал расчёску, зачем-то причесался – и тут же разозлился на себя: прихорашиваюсь, как мальчишка на первом свидании! Это всего лишь секретарша нашего скупого шефа, на которую тот положил глаз, а вот когда он наложит лапу – это уже дело времени, и вообще меня не касается!

– Всё гоняешься за журавлём? – невпопад подколол я Аллочку.

Она резко развернулась, прищурилась и, подняв подбородок, с вызовом посмотрела мне в глаза. Румянец залил щёки, но на подначку Аллочка ответила спокойно, даже смогла высокомерно улыбнуться:

– Да, гоняюсь. Мне этот журавль в небе позарез нужен.

– А как же синичка в руках?

– Синичка? Вот смотри, – она вытянула руку и раскрыла ладошку, – смотри, у меня в руке синичка. Маленькая такая, клюёт по зёрнышку! Я боюсь её потерять, – она сжала кулачок, – поэтому просто стою на месте и смотрю, как летят журавли. И вздыхаю, утешая себя тем, что синичка при мне. А потом на эту же синичку навалятся мои дети, потом внуки и правнуки. И будут раздирать её на части. И все мы крепко будем держать её в руках. Очень крепко – а вдруг последняя синичка улетит? А вдруг потеряется? А вдруг на неё кто-нибудь позарится и решит отнять? И не заметим, что синичка-то давно умерла. А когда заметим, то за журавлями лететь поздно будет. Потому что журавли уже давно улетели. Без нас!

– Да что ж ты так на бедную синичку ополчилась? Детство тяжёлое было? – спросил я, не желая обидеть, но, кажется, нечаянно попал по больному месту – глаза нашей невозмутимой секретарши наполнились слезами.