Гибель Византии - [47]

Еще больше жаждала она внешнего блеска, ослепительной обстановки. Ей нужна была многочисленная свита, гвардия, церемониалы; как настоящая выскочка, она обожала исключительные утонченности этикета. Тогда как Юстиниан был чрезвычайно доступен, никому не отказывал в аудиенциях, нимало не оскорбляясь нарушениями установленного церемониала в речах и манерах являвшихся к нему лиц, фамильярно разговаривал с ними, Феодора доходила в своих требованиях в этом отношении до крайности. Она сохранила, вынесенную ею с арены, любовь к театральным эффектам, но, в особенности, преисполненная смешной гордости, она любила подчеркивать свое величие и держать на почтительном расстоянии имевших с нею дело лиц, в высшей степени польщенная, вероятно, в глубине души тем, что столько знатных сановников, столько аристократов смиренно склонялись теперь перед той, с которой они не церемонились когда-то.

Уже в течение нескольких веков царствовал при византийском дворе чрезвычайно сложный этикет, сменивший умеренную простоту жизни и приемов первых римских цезарей. В эпоху Юстиниана, в особенности благодаря Феодоре, придворная жизнь еще более усложнилась всевозможными церемониями. Подобно тому, как при дворе Людовика XIV, монарх окружил себя высшими сановниками и аристократами и сделал двор центром всей политической и общественной жизни, центром, где решались все важнейшие дела, где подданные осыпались милостями, при византийском дворе не было недостатка в блестящей свите, состоявшей из представителей знатнейших родов, к тому же на лиц, уклонявшихся от придворной жизни, смотрели подозрительно. Строжайший этикет регулировал при этом отношения монарха и придворных. Всякая простота обращения исчезла. Прежде, когда сенаторы представлялись цезарю, они ограничивались низким поклоном и, положив руку на сердце, принимали поцелуй монарха; другие члены совета преклоняли перед базилевсом колено; для императрицы же не было установлено никаких особых официальных приветствий. Перед Юстинианом же и Феодорой знатнейшие сановники простирались ниц, касаясь земли губами, называя Юстиниана величеством, а себя смиренными его рабами, и в этом отношении Феодора в особенности не допускала ни малейшего нарушения этикета. Лицо, не исполнившее требований церемониала, изгонялось из приемной, при свисте и хохоте окружавшей императрицу свиты. Перед приемом лица, представлявшиеся императору, обыкновенно подолгу дожидались в передней и Феодоре чрезвычайно нравилось затягивать это время ожидания. Впрочем, она добилась этим только особенно рабского поклонения: все знали ее честолюбие, тщеславие и могущество, все знали также, что милость, в обход нее выхлопотанная у императора, имела опасные последствия. И потому каждый день ее покои наполнялись просителями, которые теснились тут, как толпа рабов. Знатнейшие византийские сановники ожидали по несколько дней высокой чести предстать пред очами императрицы и приподнимались на кончики пальцев, стараясь, чтобы их заметили хотя бы евнухи из свиты Феодоры. Представ перед нею, они согласно церемониалу могли только отвечать на ее вопросы, никогда не позволяя себе обращаться к ней. Аудиенция длилась обыкновенно несколько минут и носила официальный характер.

Феодора необыкновенно быстро освоилась со своим новым положением: с удивительной непринужденностью, сидя на троне; рядом с императором, раздавала она знатным патрицианкам длинные белые вуали, эмблемы их аристократического происхождения, с той же непринужденностью давала она аудиенции послам, чего никогда не делалось при предшествовавших императрицах, и правителям варваров, которых она осыпала подарками; очаровательная, любезная, она собственноручно раздавала дорогие дары. Она всегда подчеркивала своё могущество и влияние на государственную жизнь.

Она окружала себя блеском и пышностью всегда и везде. Когда она покидала Константинополь, отправляясь на Питианские воды, ее сопровождал многочисленный кортеж, состоявший из двух министров, толпы патрициев, четырех тысяч придворных слуг и гвардейцев, и ее переезд походил на триумфальное шествие. Страсть ее к роскоши увеличивалась с каждым днем. Юстиниан подарил ей громадные поместья в Каппадокии, Понте и Пафлагонии, для управления которыми создано было целое министерство; они приносили ей колоссальные доходы. Но ей хотелось большего: она любила деньги и изыскивала все новые и новые источники доходов; она любила роскошь и перемены: священный дворец скоро надоел ей, старинное традиционное жилище императоров показалось ей слишком тесным и скромным. И Юстиниан выстроил в угоду ей в окрестностях столицы несколько огромных вилл, стоивших колоссальных денег; здесь проводил двор некоторую часть года. Больше других любила Феодора виллу Херию, возвышавшуюся на азиатском берегу Босфора. Современные поэты с восхищением воспевали это очаровательное местечко. «Нимфы и наяды, — писал один из них, — нереиды и гамадриады оспаривают здесь друг у друга господство. Грация является между ними третейским судьей, и она не может решить, кому отдать первенство: столько наслаждений таится в этом очаровательном уголке».