Гибель Византии - [198]

— Мой повелитель, я выполнил твой приказ! Мои люди разыскали царя Константина!

Мехмед долго стоял перед телом последнего из василевсов.

Константин полусидел, полулежал на груде сраженных им воинов; остекленевшие, широко раскрытые глаза с немым вопросом были устремлены в небо. Правая рука по-прежнему крепко сжимала рукоять меча, левая — была уперта в землю, как если бы мертвый император еще силился подняться на ноги. Когда-то по-мужски красивое лицо обезобразилось от скользящего удара сабли; на скуле, сквозь бурую маску запекшейся крови, сахарно блестел кончик раздробленной кости.

Мстительное чувство, как и облегчение при виде мертвого и более не опасного врага улетучилось быстро. Мехмед стиснул зубы и отвернул взгляд в сторону. Над кем ему торжествовать? Над этим неподвижным, изуродованным телом, пустой оболочкой непримиримого воителя? Разочарование больно кольнуло его. Мехмед вдруг отчетливо понял, что противник перехитрил его, ускользнул от расплаты, не дал победителю в полной мере насладиться триумфом. Он не дрогнул, не согнулся и не отступил перед силой. Грудью встретил неприятеля и до последнего вздоха защищал свой народ, свое государство. Смерть, достойная восхищения и зависти, способствующая возникновению преданий и легенд.

Мехмед еще раз взглянул на распростертое тело и еле сдерживая досаду, крикнул:

— Я не вижу царских регалий! С чего вы взяли, дурачьё, что этот мертвец и есть император?

— Его сапоги, повелитель! — подал голос Саган-паша. — Горожане, которых я самолично во множестве допрашивал, в один голос утверждали, что обувь пурпурного цвета с вышитыми на ней золотыми орлами мог носить только византийский царь и никто более.

Мехмед раздражался все сильнее. Он готов был завопить во весь голос, что их пытаются обмануть, что настоящий император бежит сейчас без оглядки на первом же попавшемся корабле, а этот человек — простой солдат, которому для отвода глаз приказали натянуть царские сапоги. Но он смолчал. Не в его интересах было творить невыгодную для себя и опасную в дальнейшем легенду.

Мехмед ограничился лишь тем, что насмешливо бросил:

— Странно, что мои доблестные и очень жадные до добычи воины не польстились на эти сапоги.

На лицах сановников засветились подобострастные ухмылки.

— Что прикажешь делать с телом убитого, повелитель? — Саган-паша чувствовал себя героем дня.

Мехмед попытался было придать своему лицу суровое выражение, но усталость и безразличие одержали верх.

— Отрубите голову, насадите на шест и пронесите по всем главным улицам в надзирание остальным, — хмуро бросил он и отвернулся в сторону.

Но не успел его конь сделать и несколько шагов, как султан резко натянул поводья и оглянулся. К телу императора уже приближался широкоплечий янычар-онбаши, растягивая губы в ухмылке. Вот он подошел вплотную, расставил ноги, наотмашь замахнулся ятаганом…..

— Останови свою руку, ничтожный! — со сверхъестественной силой загремел чей-то голос.

Окружающие вздрогнули от неожиданности и попятились; онбаши испуганно подпрыгнул и выронил оружие. И потому, как все взгляды устремились на Мехмеда, султан понял, что эти слова сорвались с его языка.

«Это не я! нет, не я…..Высшие силы вещают моими устами!» — с суеверным ужасом подумал он и пересилив себя, стараясь сдержать дрожь в голосе, отрывисто заговорил:

— Я передумал. Зовите сюда греческих священников. Пусть подберут тело и похоронят его по своим обрядам.

Резко вытянув коня плетью, он помчался прочь от этого места.

Мегадука был схвачен почти у самых дверей своего дома. К тому времени из десятка воинов, вместе с ним пробивавшихся в город, осталось только трое — прочие затерялись в объятой паникой толпе. Но эти трое были верны до конца: когда им путь преградили турецкие пехотинцы, они не обратились в бегство и отчаянно защищались до тех пор, пока все не полегли у ног мегадуки.

— Сдавайся, гяур! — завопил рыжебородый десятник, замахиваясь саблей.

Нотар поколебался, оглянулся по сторонам, безнадежно пожал плечами и бросил меч на землю. К нему тут же подскочили, заломили руки за спину и принялись срывать с димарха плащ с вышитым на материи родовым гербом и пурпурной каймой по краям — знак высокого положения его владельца.

— Аллах милостив к нам! — самодовольно заявил онбаши, примеряя на себя похищенный плащ. — Нам в руки попался какой-то знатный гяурский бей! Ведите его к остальным и не спускайте глаз. За этого старика султан отвалит нам много золотых монет.

Остаток вечера и всю последующую ночь Нотар провел на охапке соломы в душном и тесном, пропитанном испарениями человеческих тел подземелье. Угольный подвал, превращенный в темницу, был до отказа забит пленными горожанами; среди них было немало раненых и умирающих.

До самого утра мегадука не мог сомкнуть глаз. Не стоны, не жалобы и не причитания, не надрывно-захлебывающийся детский плач мешали ему хоть на мгновение забыться сном. Потрясение едва не лишило его рассудка. Сильнейшее возбуждение то охватывало его, то сменялось апатией; он беспрерывно бормотал себе что-то под нос, время от времени вскакивал с места, сжимал голову руками и вновь опускался на свое убогое ложе. Он не понимал, не мог придти в себя от горестного изумления: как быстро изменилась жизнь, в какой непостижимо краткий миг безвозвратно схлынуло в прошлое всё то, что еще не так давно являло собой весь смысл его существования!