Гибель Петрограда - [9]

Миновали рождественские праздники, не принесшие обитателям старого дома ничего утешительного. Ожидание близкой, неотвратимой беды тяготело над всеми. В двадцатых числах января истекал срок последней закладной, и Нильс Якобсен заранее заявил г-же Левенборг, что если вся сумма долга, в размере 40 тысяч марок, не будет ею внесена, он немедленно приступит к описи. Роковой день, совпадавший, как нарочно, с пятидесятилетием ее свадьбы, приближался, и в ожидании его старушка совсем упала духом. Она по целым дням бродила по дому, как будто мысленно уже прощаясь с ним.

Ее красивое старческое лицо сразу осунулось, а с губ зачастую срывались заглушаемые вздохи. Когда ей казалось, что Эльза не видит ее, г-жа Левенборг украдкой утирала слезы, невольно навертывавшийся на ее все еще ясных голубых глазах. Ульрика, сокрушавшаяся не менее своей барыни, срывала сердце на работе. Она с таким ожесточением месила тесто, сбивала масло и колотила кочергой по угольям, как будто желала сокрушить, стереть в порошок и уничтожить навек самого Нильса Якобсена. Эльза глубоко страдала при мысли о разлуке с домом, где она родилась и выросла, а в особенности — при виде горя бабушки, но по наружности она казалась почти спокойной. Каждый день, несмотря на дождь, превращавший зеленовато-свинцовую поверхность залива с окаймлявшей его серой полосой горизонта в какую-то мутную завесу, Эльза предпринимала длинные прогулки по взморью. Шум непогоды и плеск волн, с которыми она сжилась с детства, отвлекал ее от тяжелых дум, а физическая усталость успокаивала нервы. У Эльзы были и свои личные заботы. Досужие языки оказывались не совсем неправы: красивый лейтенант действительно навестил город на обратном пути. На этот раз он приехал один, прямо из Выборга, где их корвет должен был пробыть недели две. И вот теперь он снова собирался приехать, и Эльза с возрастающим нетерпением ожидала дорогого гостя.

Вечер наступил бурный. Поднялся ветер и по взморью заходили сердитые, окаймленные по гребням пеной валы, шумно разбивавшиеся у подножия утесов. Они то с заглушенным ропотом набегали на береговые валуны, то, разбиваясь о выступы скал, обдавали их целым каскадом соленых брызг. Ранние зимние сумерки быстро надвигались, окутывая город туманной мглой, в которой засветились кое-где огоньки, зажигавшиеся в окнах домов. Только старый дом, находившийся в конце форштадта, одиноко возвышался темной массой на горе, словно забытый на своем посту сторожевой великан. Казалось, что шумевшие внизу и силившиеся доплеснуть до него волны задались целью смыть его до основания. Ветер нагибал вершины молодых сосен и кустарников, тянувшихся по обеим сторонам шедшей в гору дороги, соединявшей замок с остальным миром. В такую погоду вряд ли можно было по доброй воле отправиться на прогулку; однако, среди вечерних сумерек виднелся стройный силуэт молодой девушки, быстро спускавшейся с тропинки. Она была высока, а походка ее и движения отличались непринужденной, своеобразной грацией. Из-под капюшона темного шерстяного плаща, обрамлявшего свежее молодое лицо с яркими синими глазами, выбивались пряди золотистых, вьющихся от природы волос. Эльза Левенборг была не одна. Рядом с ней шел стройный молодой человек в форме моряка, с энергическим, загорелым лицом.

— Я так рад, что встретил тебя, моя дорогая, — говорил он.

Он близко наклонился к молодой девушке, может быть потому, что свист ветра мешал ей расслышать его слова.

— Как ни добра твоя бабушка, — продолжал он, — я боюсь, что мое присутствие неприятно ей. В душе она, конечно, огорчается тем, что избранник ее любимицы — иностранец.

— Ты ошибаешься, — с живостью прервала его Эльза, в глазах которой светилось такое выражение счастья, что никто не узнал бы в ней прежней спокойной и сдержанной «фрёкен из замка». — Бабушка вполне оценила тебя. Может быть, она радовалась бы еще более, если бы ты был финляндцем, но она прежде всего думает о моем счастье. Она знает, как я… как мы любим друг друга!

Румянец разлился по лицу Эльзы, глаза ее опустились. Молодой человек взял ее маленькую холодную руку и с нежностью поцеловал ее. Любовь этой гордой, чистой девушки глубоко трогала его.

— Да разве можно не любить тебя, дорогая! Поверь, и там, на моей родине, которой ты еще не знаешь, ты найдешь такую же любовь, такую же преданность.

— Я боюсь, — тихо сказала Эльза, охваченная приливом смущения, — что подумают обо мне твои друзья, твои родные? Я такая дикарка, так привыкла к свободной, независимой жизни… Сумею ли я примениться к требованиям вашего общества?

— Тогда пусть оно применяется к тебе! — воскликнул он, полушутя и, вместе с тем, гордясь ею. — Всякий, кто увидит тебя, позавидует мне, моя белокурая валькирия…

— Без любезностей, Жорж, — прервала его с улыбкой Эльза, — подожди, покуда я сделаюсь настолько светской дамой, чтобы ценить их по достоинству…

Они шутили и смеялись со свойственной молодости беззаботностью. Разговор шел на французском языке, который был хорошо знаком обоим. Эльза особенно любила его, а Георгий Петрович Зарницын, подобно большинству молодежи хорошего круга, владел им в совершенстве.