Гибель отложим на завтра. Дилогия - [135]

И что-то произошло с ней, затуманило разум. Ее собственные пальцы вместо того, чтобы выцарапать врагу глаза, зарылись в его волосах, губы забыли слова проклятий и раскрылись в ожидании поцелуев, а сердце заколотилось не от леденящей ненависти, а от жаркого влечения. Тело, собственное тело подло предало хозяйку, задрожало в сильных руках врага, подчинилось этим черным глазам, которые непривычно тепло взирали с жестокого лица. Она больше не могла противиться. Сейчас впервые познала она влечение, находясь в относительно ясном сознании, ведь раньше, в ночи Весенней Луны, все происходило в полубессознательном бреду. Она впервые по-настоящему ощутила влажные прикосновения губ и требовательные ласки.

И лишь когда все закончилось, и они лежали, распластавшись, на земле, пришло болезненное осмысление. Молниеносно отскочила Шейра в сторону, успела заметить ошарашенный взгляд вождя, и сразу же повернулась к нему спиной, лишь бы не видеть его лица. Лишь бы не видеть его самого.

— Шейра, — услышала она голос, который сейчас звучал мягко, — моя дикарка… Моя Шейра…

Она почувствовала легкое прикосновение к плечу, вздрогнула и отодвинулась еще дальше.

— Не смей, шакал, притрагиваться снова, — прошипела.

Ей было стыдно, мучительно стыдно. Она, айсадка, только что отдалась врагу. Его руки только что заставляли изнывать в истоме, а ее пальцы — ее проклятые пальцы! — ласкали его. О, Великие Духи! Она и… шакал! Нет, нет! Проклятье! Он желал, чтобы она подчинилась ему. И она подчинилась. Ночь и тьма! Он захотел ее — и получил! Наверное, он привык получать желаемое. И даже она — она, айсадка! — стала его добычей. О, Духи, как стыдно!

Шейра ощутила, как его руки снова опускаются ей на плечи и пытаются развернуть к себе. Она стряхнула их, вскочила на ноги и встала по другую сторону от костра.

— Ну, теперь отпустишь меня? — бросила девушка, наконец-то взглянув кхану в глаза.

Он не торопился отвечать, долго вглядывался в ее лицо, и лишь затем выдавил:

— Так ты что же, только из-за этого…

Договорить он не успел, ибо Шейра злобно выпалила.

— Да! А ты думал что? Из любви? Да как же это — тебя любить? Мне противно было! Ты — шакал! Стервятник! Ненавижу!

Айсадка не заметила, как лицо Элимера вновь застыло, превратившись в маску, слишком одержима она была собственным гневом.

— Ты узнал пророчество, ты получил меня — получил, что хотел. Отпусти теперь!

— Я всегда получаю, что хочу. Любые прихоти, — холодно усмехнулся он. — Но с чего ты взяла, что я отпущу тебя?

— Почему нет?! — крикнула она яростно.

— Потому что ты — моя. И я желаю тебя всю, желаю, чтобы ты покорилась мне. И ты покоришься. Добровольно.

— Что? — пролепетала девушка, стараясь не выпустить наружу подступающие к глазам слезы, и свистящим шепотом добавила:

— Я тебя ненавижу, мерзкий падальщик.

— Я знаю, — снова усмехнулся вождь, с видимым безразличием пожимая плечами. — Но это не изменит твоей судьбы.

И замолчал. Молчала и айсадка. Они просидели так, не сказав ни слова, до самого рассвета. И молчали бы и дальше, если бы не явился Еху. Ветки раздвинулись, открывая их взорам старика. Бурый пробежал вперед, остановился, прижал к затылку уши, оскалился и угрожающе зарычал.

— А ну, Бурый, спокойно! — сказал старик, придерживая пса за загривок. — Великого Кхана не признал?

Пес, успокоенный голосом хозяина, подошел и все еще недоверчиво обнюхал Элимера. Затем, видимо убедившись, что этот запах он когда-то уже слышал, лениво отошел от кхана и радостно направился к Шейре.

— Тебя даже животные не любят, вождь, чего же от людей ты ждешь? — насмешливо выдала она, и, увидев, как мимолетно дернулось его лицо, злорадно усмехнулась: оказывается, и шакала можно ужались словами.

Наверное, чтобы сгладить неловкость ситуации, Еху улыбнулся и сразу обратился к своему государю:

— А я уж думал, когда снова Великого Кхана увижу! Ну, хоть в этот раз-то задержишься?

— Нет, Еху. Я только Шейру забрать приехал.

— Гостью нашу забираешь, значит, — повторил печально старик. — Это жаль, весьма жаль. Я уж к ней попривык, да и Бурый мой огорчен будет, очень уж они сдружились.

— Я заметил, — сквозь зубы выдавил Элимер. — Но время не терпит.

— Ну, что ж, надо так надо, — квело покачал головой старик.

— Собирайся, — обращаясь к девушке, бросил Элимер, едва удостоив ту взглядом. Потом подумал и добавил: — Попрощайся с Еху, не буду мешать. Но не задерживайся. Жду тебя у опушки. Дорогу найдешь, не заблудишься.

Он скользнул к деревьям, но когда взгляд его упал на огромный, набитый всякой всячиной мешок, который принес из деревни старик, обернулся.

— Еху, я ведь уже давно предлагал отправить тебе помощника. К чему таскать на себе такую тяжесть?

Старик возмутился:

— Да я еще крепок и полон сил! На кой мне тут безмозглый юнец, еще учи его всему!

— Ну, — усмехнулся Элимер, — тогда лошадь тягловую тебе пришлю.

Еху замахал руками в непонятном испуге.

— Что ты, что ты! Сдалась мне здесь животина эта? По лесу на ней не проедешь, а в степь я не так уж часто выхожу. Опять же, ухаживай за ней, следи. Уж извиняй, повелитель, но мне как-то на своем горбу привычнее, — и, неожиданно смешавшись, прибавил: — Да и боюсь я, Кхан, копытных этих, как представлю, что на спину такой тварюги забираться надо, так сразу дурно делается.