Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том - [46]

Ранний обед проходил без досадных происшествий и казался вполне «культурановым». Убедившись, что Гиор Себесро ничуть не увлечен Маргаритой, Клементина Ботно впала в благое расположение духа (этот богатый торговец не уделил даже полвзгляда красавице в переднике, и тетка хвалила себя за придумку с уродливым чепчиком). Что до самой Маргариты, то она успешно справлялась с прислужничеством: ей нужно было забирать использованные квадратные тарелки и ставить чистые, разрезать на большом блюде свиное жаркое и раздавать желаемые куски гостям, а если просили что-то, чего не было на столе, приносить это из кухни и делать поклон. Девушке такой труд казался игрой: она чувствовала себя одной из тех важных прислужниц, которые угождали знати. Вино разливал дядя Жоль, за что Маргарита его про себя горячо благодарила: тетка наверняка бы исполнила угрозу и растерзала ее за порчу вышитой скатерти, покрывавшей до этого дня ореховый стол только по Возрождениям. Правда, вино гости едва пили, хотя бочонок санделианского красного разорил Оливи аж на пятьсот регнов. Дамы Себесро едва пригубили бокалы. Гиор, вообще, пил воду, объяснив, что позволяет себе вино исключительно по благодареньям. Из-за такой привычки он стал немного нравиться Маргарите. Дядя Жоль тоже почти не выпивал, боясь чего-нибудь натворить, тетка Клементина растягивала свой бокальчик, зато Оливи опустошил целый кувшин. Он не казался пьяным, лишь немного расслабленным, – на его губах лежала легкая, сытая улыбка.

Залия сидела за столом с каменным лицом и пустым взглядом. Когда ее отвлекала мать, она моргала, пыталась следить за беседой – потом всё повторялось. Маргарита посматривала на нее с любопытством и сочувствием: Экклесия таких людей называла вольнодушными, то есть не получившими с Небес душу, а с ней и человеческого разума.

Душу Экклесия определяла как загадочною сущность, благодаря которой человек имел совесть, умение отличать добро от зла и желание хоть немного, да страдать, вопреки здравому смыслу, – словом, душа давала всё то, чего не было у более счастливых животных, обладающих одной плотью. Плоть дарил Бог, точнее, Создатель даровал жизни, чудо живой плоти, и она была у всех земных тварей – и у льва, и у жука, и у человека. Луна наделяла только человеческую плоть крестом Пороков и Добродетелей, а уже примерно в трехлетнем возрасте в окрепшую плоть попадала, как зернышко в землю, душа. Она проливалась сама по себе с облаков или же осознанно возвращалась из Элизия. Душа росла в плоти, словно дерево, цвела и плодоносила в возрастах Благодарения, затем увядала, возвращаясь в слабое состояние, какой попала в плоть. В скорби по преждевременно усопшему меридианцы утешались тем, что душа погибшего в зрелом возрасте человека ушла сильной: и в следующем перерождении она явит свои неутраченные навыки – покажет какой-нибудь талант. Самоубийство приравнивалось к Унынию. За такой страшный проступок Дьявол сурово карал самоубийцу на том свете, Экклесия и власти наказывали его останки и семью, так что нарочно люди не погибали, надеясь на более удачное перерождение.

Вольнодушные люди не имели Добродетелей и Пороков, не приобщались и не посещали храмов, и всё же их единили с Богом, чтобы обуздать животную силу плоти. Чаще всего душа преждевременно расставалась с телом старцев, но изредка случалось так, что и в теле младенца никогда не возрождалась душа. Тем не менее даже плоть без души, единенная с Богом, заслуживала могилу с крестом. Экклесия предписывала родне заботиться о слабых разумением созданиях, старых или молодых, проявлять уважение к человеческой плоти и капельке божьей крови в них. Слабоумных священники называли Божьими любимчиками, чистыми от грехов и избавленными от борьбы с Пороками, позволяли им венчаться, чтобы продолжить род, их мертвые тела на всякий случай предавали огню наравне со всеми покойниками, но женихи издревле боялись подобных невест из-за подозрения в родовом проклятии, что еще не раз проявится вольнодушием у потомков.

Маргариту Залия тоже немного пугала, хотя та не делала ничего дурного. Она казалась погрузившейся в себя и умиротворенной. Кроме этого отрешения, Залия более ничем не отличалась от других людей за столом: она ела приборами, только крайне мало, сама вытирала рот и руки салфеткой (если мать просила ее так сделать) и не трогала своих одежд, пытаясь избавиться от неудобства. Из невольно услышанных бесед Маргарита узнала, что Залия очень любит детей, радостно смеется в их обществе и желает иметь своего малыша.

Больше всех за обедом говорили тетка Клементина и Гиор Себесро. Иногда вставляла слово Деора. Дядя Жоль из опасения разозлить супругу помалкивал и лишь отвечал, когда его спрашивали. Оливи пил. Так, перед десертом из марципановых конфет, от пересказов новостей и обсуждения погоды, беседа плавно перетекла к вопросу помолвки.

– Господин Оливи Ботно прекрасный молодой человек… Культурен, образован, почтителен к моей сестрице… Пожалуй, лучшего супруга Залии и не надо, – говорил Гиор, а тетка Клементина широко улыбалась. – Но… – строгим тоном продолжил Гиор, – я не понимаю ваших намерений на будущее, господин Ботно. Вам уже двадцать, должности вы не имеете… На что вы собираетесь содержать семью?