Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том - [39]

К сценическим искусствам в Меридее относили в первую очередь музыку и три вида поэзии: эпическое, лирическое и любовное (последнее никогда не выносилось на подмостки, оставаясь развлечением света на званых обедах и балах). Трагедия, комедия, танцы и пение гимнов замыкали восьмерку искусств. Грамота, Риторика, Логика, Боговедение, История, Музыка (искусство гармонии), Геометрия и География были и науками, и искусствами, изучаемыми в университетах. Астрология (врачевание при помощи звезд) и политика (искусство управления общиной и неравного, но равновесного распределения в ней благ) признавались «ненародными искусствами», то есть привилегированными. Разница заключалась в том, что всё материальное меридейцы полагали ремеслами: писание книги являлось ремеслом, штудирование книги – наукой, а применение своих знаний по памяти – уже искусством, ведь человек не мог ничего не приукрасить и не внести свою лепту в то, что узнал.

В первый день Меркуриалия акробаты, жонглеры, танцоры, лицедеи, музыканты, певцы и поэты соревновались в одиночных выступлениях в разных частях города; если выигрывали, то получали денежную награду от городских властей. Во второй день Меркуриалия в храмах устраивались грандиозные мистерии, в каких играли представители гильдий Элладанна. Сюжеты мистерий – это суд Бога и суд Дьявола, злоключения грешников в Аду, превращение души с одной или двумя Добродетелями в облака небесного океана, блаженство праведников с тремя Добродетелями на островах Элизия и счастье души с четырьмя Добродетелями от ее слияния с Божьим светом. Актеры изображали ангелов или чертей, грешников или праведников, пламя Пекла или облака из тех душ, что дожидались перерождения.

Нинно аж три года подряд доставалась роль Дьявола, поскольку он был большим и устрашающим. В красном костюме и с уродливой маской на лице кузнец сидел на троне из костей; иногда он злобно хохотал, иногда грозил двузубчатыми вилами. Грешники вокруг него то плавали в нечистотах за Гордыню, то кричали, прижигаемые каленым железом за Любодеяние, то их наказывали голодом за Чревообъядение: подвешивали в корзинах над пировавшими чертями (мохнатыми, рогатыми и хвостатыми), и они молили чертей о крошке хлеба и капле воды. За Леность запряженные в плуг грешники пахали Адовы поля, и их, будто скот, погоняли плетьми свинорылые бесы – самые ничтожные из дьяволовых услужников. За Гнев людей превращали в диких зверей, а крылатые демоны, придворные Дьявола, охотились на них с многоглавыми собаками. За Сребролюбие полагалась каторга в Адовых рудниках. За Тщеславие грешная душа попадала к трем Дьяволицам – к трехглазой матери Дьявола, к его жуткой жене, у которой была лишняя голова между ног, и к его сестре, пупырчатой, как жаба. Дьяволицы уродовали душу, и она теряла красоту навсегда – сколько бы ни перерождалась, ей была уготована непривлекательная плоть или даже с каким-нибудь безобразием.

В этом году в мистериях случилось новшество: единственным грешником, испытавшим наказания во всех рвах Ада, с первого и до исчезновения в Пекле, стал «Лодэтский Дьявол». И в храме Святого Жина, покровителя кузнечного ремесла, несимпатичный человек скулил, ползая у ног красного Нинно, но тот, хохоча, отбросил его в «пламя».

В Меркуриалий не обошлось без новых казней. Кроме глашатая, еле-еле удержавшегося один раз от крика, колесовали трех горожан, имевших дерзость пересказывать последние слова Блаженного о герцоге Альдриане.

Новые события быстро затмевали минувшие. А Маргарита дала себе слово: «Больше́е никогда не глазеть на казни!»

________________

Через пару дней после торжеств в честь герцогини Юноны, Нинно забрал сломанные часы и сказал, что знает одного мастера, который ему должен. Мастер обещал, что розовая принцесса будет лучше, чем прежде, – станет приседать и крутиться на месте.

Дядюшка Жоль, воспрянув от таких вестей, сам радостно закрутился в кухне, засаливая сладкий зеленый горошек. Нинно же оказался завален работой – новобранцы получили доспехи и оружие с прошлой войны, случившейся цикл лет назад: шлемы и кирасы были в ржавчине, даже в дырах. До отбытия пехотинцев в Нонанданн кузнецам разрешили работать по одиннадцать часов в сутки, и Нинно, как сказала Беати, «молотился всё, от утрешнего колоколу до но́чного». Он осунулся и стал выглядеть лет на тридцать – да будто с десяток лет беспробудно пьянствовал. Никто из его заказчиков, если кто-то из них и был в памятное благодаренье на площади, не признал бы в пропитанном гарью кузнеце того модного горожанина в новенькой одежде. Беати без брата надолго дом не покидала, и Синоли так исстрадался от любовной тоски, что ослабел и не смог посвятить себя воинской службе.

Двадцать пятого дня, сразу после Меркуриалия, уже Синоли отмечал свой день рождения – он достиг возраста Посвящения, восемнадцати лет, и вознамерился записаться в войско Лиисема. Но в панцирную пехоту его не приняли, из арбалета или лука он стрелять не умел, а простым пехотинцем-копейщиком Синоли сам не захотел быть.

Дядя Жоль, тетка Клементина и Оливи еще несколько раз за триаду побывали в доме Себесро. Филиппа они больше с собой не брали. Тот сокрушался по этому поводу да искал причину своей опалы: его всё же недостаточно хороший меридианский или излишнее число съеденных пирожных. В итоге он решил, что последнее, но, сколько ни обещал тетке Клементине так не делать впредь, она не позволяла ему идти с ними в тот расчудесный, светлый дом, где всё было «Ах!»: имелись и ах-завесы с золотыми бубенцами, и ах-табуреты с красными подушечками, и ах-прислужники в форменных платьях.