Гибель Киева - [61]

В восьмидесятые-девяностые в Киев, тогда самый удобный и престижный для жизни и карьеры город, потянулся служивый люд из Днепропетровска, Львова, Донецка. Поскольку власть в Городе, да и в Украине, никогда не принадлежала киевлянам, каждый новый правитель, переезжая из провинции, перетягивал за собой свою камарилью, которой и перепадали лучшие куски.

Когда же случилась независимость, всё худшее и произошло. Киев стал метрополией, и, как это всегда бывает с метрополиями, принялся всасывать в себя ресурсы провинций. Добро бы интеллектуальные. В силу национальных традиций, многократно помноженных на безудержную и бесконтрольную страсть к наживе, Город превратился в хуторный мегаполис, где каждый стремился оттяпать свою хату с краю.

Погиб Киев в XXI веке, когда сюда со всей Украины начали стекаться финансовые реки. Вместе с ними устремились и люди. Но какие? В основном, предприимчивые и алчные, потому как скромные, образованные и воспитанные остались дома. Наглые и агрессивные, они жили по закону: если ты не хищник, значит – добыча. Они рвали киевскую землю как стервятники, и им было наплевать, что кабели, провода, трубы, дороги, мосты, метро и трамваи, скверы и парки, холмы и низины, уютные закоулки, кладбища и колумбарии, плёсы и пляжи, больницы и родильные дома, Крещатик и Демеевка, церкви и монастыри, детские садики и хлебзаводы, земли и воды Города просто не рассчитаны на такое количество таких людей. А их уже оказалось пять миллионов. И только двести, пусть триста, четыреста, даже пятьсот тысяч коренных. Нет такого другого города в Украине с таким балансом. И Киева нет. Погиб он. Превратился в гнездо стервятников и миллионы их жертв.

Александр закрыл глаза. Вспомнил свою парту. Покрашенную чёрной краской. С откидной половинкой доски, чтобы было удобнее вставать. На внутренней поверхности он вырезал ножом слово «Всегда!» Хотел вырезать и другие слова, но было нельзя. Хотя все и так знали, что он влюблён в Диану Залевскую и бегал на лестницу смотреть, как она спускается из кабинета химии. Диана была на класс старше и, когда выпустилась, он весь десятый не находил себе места. Спасало окно.

Он смотрел вниз, на напоминавшее полураскрытую книгу здание Исторического музея, на зелёную поляну перед ним, а видел деревянный княжеский дворец, воинов в стальных шлемах, коней с привязанными к шеям торбами овса, грудастых девиц в холщовых платьях с вышивкой и княгиню в подбитой горностаем островерхой шапке.

Он смотрел на всё это сверху. Оно было, на самом деле было. Только не было тогда четырёхэтажного здания двадцать пятой средней школы, а на её месте стояла общага варяжской дружины.

И княжий двор был, и он, Александр, был, и всё ещё есть. Только и разницы, что тысяча лет пролегла между ними.

А эти хотят соорудить дом с бассейном на крыше, и чтобы ноги на перила положить, и хайбол у ног поставить, и при виде его проворчать: «ходят тут всякие». Нет, ребята, пока жив, не удастся.

То, что предложил Александр, вызвало шок. А предложил он осуществить казнь. И не над какой-то пузатой мелочью, типа начальника ЖЭКа, который, конечно же, её заслуживал, ибо даже не озаботился тем, чтобы скрывать внешние признаки своего внезапного обогащения. Все видели, как он последовательно менял свою «девятку» на «фиат», а затем на крутой «ниссан-петрол», старую жену на молодку, скромную квартиру на двухэтажную.

Все понимали, откуда повалились на него мешки с деньгами. Ну, не нашёл он клада в стене идущего на снос ветхого дома, не получил по наследству миллионы после смерти американского дядюшки и не сэкономил на обедах в близлежащей столовой. Он примитивно продавал подвалы и чердаки, которых не строил и которые ему никоим образом принадлежать не могли, прикрывал нелегально обосновавшиеся в подведомственных ему скверах торговые точки и ресторанчики, прихватывал квартиры у помиравших одиноких стариков.

Обычное это дело в Киеве, и таких начальничков в нём сотни. Бороться с ними – всё равно что пытаться обуздать мировой хаос.

– Покажите мне или хотя бы расскажите о том месте, где царит справедливость? Всегда и везде справедливость воспринималась как честное распределение чужого. – Мещерский-Барский замахал руками и даже отвернулся. – Ведь, говорят же, и недаром, что тому, кто не может переносить несправедливость, пусть не выглядывает из окна и запрёт дверь своей комнаты. Пожалуй, ему следует также убрать зеркало. Достижение справедливости – это не более чем извечное стремление человека, не скрою, благородное и похвальное, но идеалистическое, эдакая райская птичка в голубом поднебесье. А на практике, кто птичку схватил, тот и молодец, а кто из хвоста лишь пёрышко выдернул – неудачник. И вообще, батенька. Это кто же вам дал право судить о том, кто прав, а кто виноват? А тем более, кого казнить, а кого миловать?

– Права не дают, права берут, – освобождённая пару дней назад от гипса правая рука Александра резко рубанула воздух сверху вниз, будто в ней был зажат меч, отсекающий голову змея-искусителя, который изощрённо пытался перевести совершенно конкретное дело в бесконечную интеллигентскую дискуссию. – А при чём тут все ваши рассуждения о справедливости? Если хотите начистоту, справедливость всегда приправлена щепоткой мести. Мы не ведём дискуссий о моральных категориях. Есть совершенно конкретные людишки, обворовывающие нас лишь потому, что считают, будто мы всё это проглотим и смолчим, потому что мы малодушные и покорные. Не знаю, как вы, а я отказываюсь быть малодушным и покорным. Лично меня грабят, лично мне плюют в лицо. Да и не только во мне дело. Всех предков моих оскорбили, до седьмого колена. Всех киевлян. Лично я терпеть этого не намерен.