Гибель Киева - [11]

Александр не промолвил и слова и на прощание руки не подал. Хватких мужиков без роду-без племени, мгновенно переходящих на «ты» и попутно обшаривающих твои карманы, не любил сроду. А этот был роскошным воплощением ненавистного типажа. Ничего, за пропуск в Киев он заплатит. И за ту дозу заразы, которую принесёт с собой в эту квартиру, в этот дом, на Крещатик, в сам Киев. Аминь!

Как известно, прозрения не приходят по расписанию. Сколько ни зови. Впрочем, любовь тоже. Они являются тогда, когда человек утрачивает возможность пребывать в системе обычных координат. В Донецке много жителей, больше миллиона, но, вполне очевидно, что ни одному из них ни разу не пришло в голову заменить первую букву в названии своего города, чтобы прозреть его нынешнюю суть. А киевлянину пришло. Конецк он для киевлянина, несмотря на наличие в Донецке весьма достаточного количества приличных граждан, которых там явное большинство, и это явное большинство имеет все основания не менять первую букву в названии своего города. Но вот активное меньшинство, которому уже тесно в Донецке, потому как там они под себя уже всё подмяли и потянулись за новой добычей в Киев, Александр отныне будет называть «конецкими».

Вот так, падая на хорошо и давно подготовленную почву, и возникла сама идея.

Мимо скамеечки сновали недобитые киевляне, милые девушки из пригородов демонстрировали киевским юношам аппетитную приманку в виде открытых полосок тела на голых пузиках, да те не очень-то клевали, а пятидесятилетние мужики клевали, но больше думали о пиве.

И вдруг… О чудо! В конце бульварчика раздался желанный звук. Александр встрепенулся, ведь единственная настоящая радость – это начало. Он ринулся навстречу. Но на этот раз судьба не собиралась посылать ему милую улыбку: она зевала, почёсывая ноготком безымянного пальца за ушком.

К своему дому Александр подходил осторожно и совсем с другой стороны, нежели в прошлый раз. Оттуда, где некогда находился сиротский приют, а теперь размещалась какая-то городская техническая служба. Маленький ухоженный дворик нависал над его домом, образуя верхнюю террасу, откуда открывался великолепный обзор подъезда.

Притаившись за стволом могучего вяза, Александр оставался незамеченным для двух парней. Оба – старые знакомцы: сегодняшний утренний преследователь и вчерашняя «единичка». Поскольку вход в его двор был возможен с двух сторон, они разделили обязанности.

Придётся завести собаку, подумал Александр, ретируясь из своего укрытия на соседнюю улицу.

Сон в ту ночь к нему пришёл престранный. Гулял он у едва знакомой женщины и не первую ночь. Квартира у неё была большая, довоенная. Когда в дверь постучали, он нежился в постели. Вышел в гостиную голый, но в носках. Женщина хлопотала, накрывала на стол, за которым, положив ногу за ногу и не касаясь спинки стула, восседал офицер вермахта. Аккуратненький такой. Спину держал прямо. И глаза льдистые.

Затем что-то произошло, что именно не помнил: провал какой-то. Но дальше – чётко и ярко. И в цвете (Господи, цветные сны видят только шизофреники!). Он, оказавшись уже в мундире офицера рейха, одевает шинель. Из серого тяжёлого сукна. И она ему впору, ну как на него пошита хорошим портным. Тютелька в тютельку. Блестящие серебряные пуговицы в два ряда, чёрный бархатный воротник.

Подпоясавшись широким ремнём из хорошо гнущейся глазурованной кожи и приладив портупею, он ощутил себя стройным, подтянутым, поджарым, настолько ладно всё сидело на нём. Передвинул кобуру с люгером поближе к сверкающей никелем пряжке с надписью «С нами Бог», полез в карман и обнаружил в нём свисток. Вытащил. Новенький, массивный, коричневый, из тяжёлой пластмассы со светлыми прожилками. Надо же, предусмотрели даже это. Дескать, в случае опасности, оказавшись в тёмном опасном месте, можно призвать патруль.

А дальше начало происходить и вовсе немыслимое. Откуда-то возникло два льва, вернее львицы. И такие они родные и близкие, так ластились к нему, так не отходили ни на шаг. Стоило выйти на балкон, и они туда же, на кухню, то же самое.

Чуть поодаль держался чёрный дог. Он как бы присматривал за тем, чтобы всюду и во всём было так как надо, особенно за тем, чтобы львицы не шалили и не своевольничали. Странно, но они ему беспрекословно повиновались.

Всей этой компанией они вышли на улицу, и народ начал вжиматься в стены домов. А он, не обращая ни на что и ни на кого никакого внимания, подошёл к вездеходику – два колеса спереди и гусеницы сзади. Ключи зажигания оказались в кармане шинели. Львицы грациозно запрыгнули в кузов через борт, за ними – дог. Александр уселся в кабину и аккуратно тронулся с места.

Вездеход легко преодолел ступени и остановился перед парадным входом в мэрию. Из кузова изящно и синхронно, как в парных упражнениях на батуте, выпрыгнули обе львицы, за ними дог. Милиционер, выбежавший было на лязгаюший звук гусениц, завидев это шествие, с неимоверной ловкостью вскарабкался по стальной мачте на самый верх и завернулся в жовто-блакитний прапор.

Не спеша, они вошли в здание, поднялись по мраморной лестнице и оказались в огромнейшем кабинете. Сидевший там человечек приподнялся из кресла, оббитого синей лайковой кожей, и что-то забулькал. Львица, что справа, в невероятном по красоте прыжке пролетела по воздуху метров тридцать и, не приземляясь, опрокинула лапой массивный стол. Развернулась и вкрадчиво вернулась, принявшись тереться ухом о бедро Александра.