Гибель империи. Тайные страницы большой геополитики, 1830–1918 - [15]

Именно с этой целью Николай I 9 января 1853 г. в разговоре с английским послом Гамильтоном Сеймуром предложил Великобритании сделку о полюбовном разделе Турции. Однако это предложение царя сразу же встретило в Лондоне решительно враждебный прием, поскольку захват Россией проливов, с точки зрения английских дипломатов, означал бы наступление эры неуязвимости русского государства со стороны Англии, что позволило бы Петербургу не только контролировать Восточное Средиземноморье, но и безнаказанно начать борьбу с Англией за обладание Индией. А потерять Индию для Англии значило превратиться во второстепенную державу.

Кроме того, в лондонском Сити уже давно жаловались на препятствия, которые Россия чинила английской торговле в Средней Азии и в Персии, и опасались того, что в случае захвата Россией Дунайских княжеств Англия лишится крупного хлебного импорта и будет слишком сильно зависеть от цен на русский хлеб.

Получив решительный отказ Лондона от идеи совместного раздела Турции Нессельроде 2 января 1853 г. пишет русскому послу в Лондоне барону Ф. И. Бруннову письмо, в котором констатирует, что война с Францией из-за раздела Турции весьма вероятна, хотя Россия в такой войне не заинтересована:

«Мне нужно поделиться с вами мыслью, которая нас озабочивает и на которую вы могли бы, может быть, в той форме, которую найдете подходящей, обратить конфиденциально внимание английского министерства. Эта мысль, я соглашусь с вами, покоится на чистейшей гипотезе, но на такой важной гипотезе, что я не считаю ее вовсе не достойной, по крайней мере, хоть рассмотрения; эта мысль, мой дорогой барон, заключается в том, что как бы примирительно мы ни поступали и ни говорили, следует бояться, что рано или поздно нам не удастся избежать войны, потому что, принимая во внимание интересы особого честолюбия нового императора французов, ему нужны осложнения во что бы то ни стало и что для него нет лучшего театра войны, как на востоке, потому что падение Оттоманской империи, которого не хотим ни мы, ни Англия, для него совершенно безразлично, но как средство увеличить свою империю, как повод переделать нынешнее распределение территорий входит в его тайные расчеты и стремления».

После чего 21 февраля во время беседы с английским послом Нессельроде заверяет его, что разговор Николая I с Сеймуром, состоявшийся 9 января, носил интимный и как бы частный характер. Вообще же речь идет не о том, чтобы угрожать Турции, но, напротив, о том, чтобы сообща защитить Турцию от французских угроз.

Впрочем, эти ухищрения русской дипломатии были напрасны, поскольку в Париже и Лондоне уже начал складываться военно-политический союз, явно направленный против России. В этой связи еще в феврале 1852 г. Луи-Наполеон писал лорду Мэмсбери:

«Мое самое ревностное желание поддерживать с вашей страной, которую я всегда так любил, самые дружеские и самые интимные отношения», и Мэмсбери ему отвечал, что пока будет существовать союз Англии и Франции, «обе эти страны будут всемогущи».

А вскоре статс-секретарь Кларендон и французский посол в Лондоне граф А. Валевский подписали соглашение, по которому Англия и Франция обязывались ничего не предпринимать в области восточного вопроса без предварительных взаимных консультаций. Как это ни печально, но царь слишком долго не замечал признаков сближения позиций Парижа и Лондона в турецком вопросе, продолжая считать, что Англия в случае возникновения русско-французской конфликта, как минимум, будет придерживаться нейтралитета.

Довольно точно суть ситуации, сложившейся к началу Восточного кризиса, приведшего к Крымской войне, описал в своих мемуарах граф Фитцтум фон Экштедт, служивший в те годы представителем Саксонии в Петербурге, а затем в Лондоне:

«Чтобы понять происхождение Крымской войны, недостаточно приписывать ее несвоевременному честолюбию императора Николая. Это честолюбие старательно воспламеняли и искусственно поддерживали. Луи-Наполеон или его советники с самого начала рассчитывали на восточный вопрос совершенно так, как тореадор рассчитывает на красный платок, когда он хочет разъярить животное до высочайшей степени».

А такой красной тряпкой в руках Наполеона явилась демонстрация силы, проведенная новейшим французским военным кораблем в Константинополе у стен дворца падишаха. Конечно, сейчас, зная дальнейший ход истории, легко говорить, что Николай I не должен был бы так реагировать на эти действия Парижа. Однако давайте попробуем ответить на вопрос, что было бы, если бы царь, скажем, сделал вид, будто он не заметил их вызывающего характера? Разве в таком случае можно было бы гарантировать, что Наполеон на этом успокоится, а не продолжит свои провокации, направленные против России, тем или иным способом доведя дело до войны?

Кроме того отсутствие жесткой реакции Петербурга на попытку пересмотра статей Кючук-Кайнарджийского мирного договора, относящихся к святым местам, в дальнейшем неизбежно грозило ревизией целого ряда важнейших русско-турецких договоров с совершенно непредсказуемыми последствиями.

В этой ситуации Николай I решил, что клин клином вышибают, и послал в Константинополь посольство адмирала Меншикова, который был военным, но при этом слабо разбирался в тонкостях дипломатии. Впрочем, от Меншикова при выполнении этой миссии по замыслам царя и не требовалось особых дипломатических талантов. Скорее напротив, русский чрезвычайный посол должен был запугать султана и его министров, потребовав чтобы правители Порты отказались бы от уступок, недавно сделанных ими Парижу, признали права греческой церкви на святые места в Палестине, а также предоставили России право протекции над православными христианами, жившими в Османской империи. Причем, отказ от уступок и признание прав должны были быть оформлены в виде международно-правового документа.