Гибель гранулемы - [4]

Год доармейской практики сыграл свою роль, и Абатурин уже на третий день стал выполнять норму.

Витя Линев хвалил его Блажевичу:

— Тыщу в месяц выгонит. На первое обзаведение.

Гришка важно кивал головой:

— З яго́ выйдет добрый работник. И внезапно рассмеялся:

— Гэ́та кулик вяли́кага бало́та.

Павел мог быть доволен: есть жилье и работа, в техникуме его снабдили программами для учения, выдали студенческий билет. Все складывалось наилучшим образом.

И вот вчера вдруг почувствовал странную и невнятную досаду. Попытался понять, в чем дело — и не смог.

Он встал сегодня много раньше товарищей, наскоро перекусил и отправился к трамвайной остановке. До начала смены было еще около двух часов, и Павел проехал не к шестой проходной, а к первой, на Комсомольскую площадь. Ему хотелось побыть одному и разобраться в своем настроении.

Теперь он медленно шагал по гулкому асфальту тротуара.

«Алевтина? — думал Павел. — Нет, Алевтина тут ни при чем. И она, и он, кажется, понимают: время выкопало между ними канавку, и никому из них не хочется ее засыпа́ть. А что это за канавка? А кто ее знает?.. Что же их связывает теперь? Только милые воспоминания детства. Этого вполне хватит для добрых отношений, но загсу здесь делать нечего… Мама? Едва ли. Ведь он еще до армии ушел на завод, и мать примирилась с этим… Что же?..»

Механически вышагивая по тротуару, Абатурин незряче смотрел прямо перед собой.

«Что же это такое все-таки?»

И вдруг, почти догадавшись и скрывая догадку от себя, слабо покраснел. «Неужто?».

Он вспомнил, как, долгими ночами мечтал там, на острове, о всем, что должна принести с собой гражданская жизнь. Это были очень туманные и все же приятные мысли о своем жилье, о любви и семье. Уже месяц он живет этой гражданской жизнью — и почти так же далек от всего, что ему блазнилось по ночам на солдатском холодном острове.

«А чего ж я хочу?! — рассердился на себя Павел. — Не легко и не быстро добывается счастье… Годы нужны. Может, полжизни потратишь…»

Но трезвые мысли мало успокаивали.

В стороне от тротуара Павел заметил бунт стального каната и, взглянув на ручные часы, решительно направился к нему.

До работы все еще оставалось немало времени, а Павлу хотелось как-то развеять странное томление, мутившее душу.

Присев на свернутый в кольца огромный стальной трос, Абатурин закурил.

Неяркое утро уже выжало с комбината остатки ночной темноты, и теперь доменные печи казались Абатурину боевыми кораблями, несущими палубные надстройки над океанским туманом. Суда шли в кильватер, и гибкие жгуты дыма, змеившиеся из их труб, медленно таяли и смешивались с маревом.

Павел усмехнулся. Он вспомнил, как совсем недавно действительно стоял на палубе, всматриваясь в туманную даль над серо-зелеными волнами Ледовитого океана. И ему тогда казалось, что будущая его жизнь тоже как туманная даль, в которой его ждет неведомо что.

И Павел, уже не сопротивляясь, отдался памяти, и она закачала его на своих волнах, унося в прошлое. Но — странное дело! — вспоминая былое, он точно наблюдал за собой со стороны, пристально рассматривал свое лицо и одежду, и даже называл себя в третьем лице: «он», «Абатурин». Это, вероятно, помогало точнее оценить себя и тот кусочек жизни, что остался за плечами. Так, во всяком случае, казалось Павлу.

И он снова почти физически почувствовал, как под ним сотрясается палуба, и траулер, пробираясь между стоящими на рейде судами, подходит к причалам Мурманского порта.

РАЗНЫЕ ЛЮДИ

— Малый!.. Совсем малый!.. Стоп!

Капитан стоял во всем новеньком на мостике и хрипло отдавал команды.

Берег косо наплывал на борт траулера, и вахтенный уже держал наготове швартовы, чтобы закинуть канат на землю.

Матросы, сбившиеся на полубаке, жадно вдыхали густые, будто слоеные, запахи тесного порта. Терпкий дух рыбы мешался с ароматом смоляных досок, прогретых солнцем; легкая горечь пароходных дымов втекала в жирные запахи масел и бензина.

Входили на рейд, приветствуя землю могучими голосами, плавучие базы сельдяного флота, простуженным баском здоровались с берегом маленькие СРТ[1], посылали порту прощальные гудки — три длинных и один короткий — нарядные рефрижераторные траулеры. Их штурманы, еще раз заглядывая в лоции, видели уже не рябь узкого залива, а скалы далеких Фарерских островов и глубины Северной Атлантики.

Лязг кранов и лебедок, шелест автомобильных шин, крики команд — все это грудилось в один нестройный, но сильный гул, наталкивалось друг на друга, точно льдины.

Траулер, швартовавшийся к берегу, пришел с полным грузом. Об этом свидетельствовали флаги расцвечивания, трепетавшие под теплым в этих местах норд-остом. Самые высокие из них пестрели над концами грот-мачт и фок-мачт, другие — полого спускались к носу и корме корабля.

Всем на причалах было ясно: команду ждет двойная радость — она вернулась в родной порт, и вернулась с удачей.

Рыбакам не терпелось скорее ступить на землю, пройтись по ней, прочной, надежной, недвижимой; подышать великолепным воздухом берега.

На всех матросах, даже на вахтенных, была чистая одежда, и они, перебрасываясь словами, влюбленно вглядывались в причалы.