«ГESS». Тайный план Черчилля - [17]

— То есть?

— Это фото отец получил от меня еще в октябре семьдесят второго года, и где фотография, я не знаю.

— Что? Вы хотите сказать…

— Да, я хочу сказать, что это письмо было написано много лет тому назад, а никак не за час до смерти в восемьдесят седьмом году!

Роман молча откинулся на спинку кресла и горящими глазами посмотрел на Гесса.

— Итак?..

— Да, я повторю: это письмо было написано не перед смертью…

— Вы так думаете или вы уверены?

— Уверен. В семьдесят первом у него случилась прободная язва, отца тайно вывезли в больницу для операции. Он был уверен, что умирает, и написал эту записку с просьбой отдать Берду. Но все прошло неплохо, его вернули в тюрьму, а записку нашли при обыске. После убийства подложили эту записку в его вещи как предсмертную. Вот и все — повесился, написал записку. Все поверили и сделали основной версией его смерти. Только этой записке уже много, много лет. Именно тогда, много лет тому назад, он и помирился с Фрайбург. И она дала ему то самое фото, о котором он пишет. Теперь вам понятно, что убийство очень умело выдали за самоубийство?

Гесс отвел взгляд, кашлянул каким-то сухим звуком и взял в руки документ, который они только что изучали.

— Скажите, вы не случайно интересуетесь смертью моего отца?

— Если я скажу, что случайно, — поверите?

— Не надо лукавить… О вас просил Юджин.

— Юджин был другом вашего отца, но врать не буду — мне было очень интересно.

— У нас обычно не принято говорить о семейных делах с чужими. — Гесс посмотрел Роману в глаза. — Кроме этого, вы русский, а я их не люблю.

— Почему?

В это время открылась дверь и вошла молодая женщина. Она была одета в спортивный костюм, а сумка с теннисной ракеткой ясно указывала на ее намерения.

— Вы говорите очень громко, — не здороваясь, тихо произнесла она, — снизьте тон или пройдите наверх.

Роман, несмотря на подчеркнутую холодность вошедшей, поднялся и слегка поклонился ей.

— Гутен таг.

— Я знаю про вас, — слегка улыбнулась женщина.

Гесс тоже привстал.

— Извините, это моя жена Сильвия. Сильвия, это тот журналист, я ему уже кое-что рассказал.

Сильвия налила себе чашечку кофе.

— Да. Речь идет об убийстве, и после того что вы услышали, вы тоже в зоне риска, — обратилась она к Роману.

— Почему так? Мною руководит в первую очередь профессиональный интерес. Почему это может стать опасным?

— Давайте-ка мы все-таки пройдем вначале наверх, там намного тише. А здесь очень много шума с улицы. А кофе мы возьмем с собой…

Гесс и Роман направились вслед за этой энергичной женщиной, которая взяла инициативу ведения разговора на себя. Наверху, кроме спальни, прямо у лестницы расположился большой кабинет, куда они все вместе и вошли.

— Продолжим, — Гесс сел напротив Романа. — Оставим все в стороне и расставим кое-какие акценты. Налейте себе кофе, а я немного расскажу… Отец летел в Англию, говорил на английском, знал английскую историю и считал, что англосаксы ближайшие братья германцев по крови. Однако именно англичане упрятали его в тюрьму. Они же убили его — я в этом уверен. Отец не кончал жизнь самоубийством.

Роман не выдержал:

— Хорошо, допустим, письмо подставное, но ведь результаты экспертизы не доказывают, что это убийство. И потом, все знают, что у Гесса были большие проблемы с психикой, он был не в себе. Как можно верить словам психически больного?

— Я попрошу помолчать, — недобро проскрипел Гесс, — отец никогда не страдал от психических проблем, его мозг работал до последнего дня как часы. Это британцы пичкали его психотропными и думали, что выбили ему мозг. Он был здоров, юноша. Отец очень хорошо играл роль сумасшедшего, даже Черчилль поверил в это. Иначе его никогда не привезли бы на трибунал, а уничтожили бы еще в Англии. Зачем им свидетель? А вот придурок им не страшен. Оказалось, что страшен. И не придурок. Итак, вы готовы меня слушать?

— Да, разумеется.

— В начале восемьдесят седьмого мы поверили, что отец может оказаться на свободе. Многие годы это было невозможно из-за Советов. Американцы многократно говорили, что отца можно выпустить хотя бы по гуманитарным соображениям. С учетом его тюрьмы в Англии, он отсидел в одиночке тридцать лет. Разве это недостаточно?

Гесс смотрел на Романа, словно ожидая выражения сочувствия, но тот сидел неподвижно, с интересом слушая собеседника.

— Об отце словно забыли, а вспомнили, когда Рейган обратился к Горбачеву. И, как это ни странно, Горби откликнулся. То есть впервые за много лет Советы не сказали «нет». Когда я сообщил отцу, что Советы могут дать добро на его освобождение, он неожиданно замкнулся и не стал мне отвечать. Потом он сказал мне, что боится смерти. Я не поверил и спросил его почему. Он был всегда немногословным. И в этот раз ответил мне очень просто: «Англичане не выпустят меня живым. Им Черчилль дороже, чем какой-то Гесс».

Роман махнул рукой, показывая жестом, что не согласен.

— Верю, — спокойно ответил Гесс, — верю, что вам это кажется неправдой, но это так. Однако все-таки я хотел бы продолжить. Ответьте тогда и на мой вопрос честно. Что вас привело сюда?

— Важно ли это?

— Да, конечно.

— Продолжайте лучше вы сами…