«ГESS». Тайный план Черчилля - [16]

Окраина Мюнхена, небольшой фешенебельный поселок. Роман остановил машину у дома Гесса. Три этажа, большие витринные окна, высокий забор, за которым угадывался просторный участок. На входной двери из массивного дерева, над звонком, маленькая табличка: «Гесс». Роман нажал кнопку звонка, дверь открылась, и на пороге появился высокий, тучный, с редкими светлыми волосами, пожилой человек.

Он посмотрел на Романа исподлобья и протянул ему руку.

— Гесс. Проходите.

Дом внутри оказался очень просторным. Роман увидел гигантский зал со старинной мебелью на высоких ножках. Рабочий секретер, рояль и несколько мягких пуфиков стояли в небрежном строе.

Хозяин повел Романа за собой на террасу. Роман ощутил какую-то неловкость и стеснение — Гесс был не очень разговорчив.

На террасе на деревянном простом столе стоял кофейник, несколько чашек и открытая коробка конфет. Роман сел на скамейку у стола, а Гесс разлил в чашки кофе. Затем сделал несколько глотков и обратился к Роману:

— Давайте к делу. Я хочу показать вам предсмертное письмо моего отца. Именно этот документ является важнейшим доказательством фальсификации его смерти.

Роман взял в руки серый лист бумаги, который подал ему Гесс.

— Формат А4, — произнес Роман машинально, перевернул лист и увидел на обороте рукописный текст. — Что это?

— Отец написал записку на обратной стороне моего письма, которое он получил за месяц до смерти, почитайте…

Роман положил листок на стол перед собой и тихо прочитал вслух:

«Просьба передать директору тюрьмы.

Написано за несколько минут до моей смерти.

Я благодарю вас всех, мои любимые, за все, что вы для меня сделали.

Фрайбург говорит, что я причинил ей страдания, что я вел себя так, будто мы незнакомы. Мне не оставалось ничего другого, как вести себя именно так, иначе все попытки остаться на свободе были бы вообще невозможны.

Я так обрадовался, когда вновь увидел вас всех вместе, — я просмотрел все фотографии, что вы мне передали.

Ваш Великий».

Роман молчал некоторое время и затем удивленно посмотрел на Гесса.

— Это все?

Гесс покачал неодобрительно головой.

— Да, немного… И все-таки… Что вы думаете?

— Судя по всему, он хотел уйти из жизни, — осторожно произнес Роман.

— Почему вы так решили?

— Знаете, когда пишут о родных и рады их видеть… Это очень типично для многих самоубийц — писать именно так, — неуверенно сказал Роман.

Гесс посмотрел на него страдающим взглядом и, прихрамывая, пошел по террасе.

Роман:

— Почерк вашего отца?

— Да, несомненно, это писал отец.

— Почему же у вас есть сомнения? Не хотите ли вы сказать, что его заставили написать это письмо?

— Нет, так я не думаю, но это не предсмертное письмо моего отца.

Роман возбужденно смотрел на собеседника. Встал из-за стола и подошел к Гессу.

— Вы знаете больше, чем я, это само собой, но скажите тогда и мне — в чем дело?

— Доказать это очень легко.

— Как?

— Скажите, а что вам самому может показаться странным в этом письме?

Роман вновь взял в руки листок, осмотрел его.

— Так, чернила и бумага не мой профиль. Давайте посмотрим почерк… Строки достаточно ровные, но каждая буква имеет разную высоту и ширину — писал старый и больной человек. Артрит? Это мы знаем… Буквы «с» и «о» во всех словах написаны твердо и достаточно ровно — признак внутренней уравновешенности. Знаете, пожалуй, есть важная деталь.

— Так, так, — оживился Гесс, — дальше, пожалуйста.

— Он пишет вначале о том, куда должна попасть записка… — Роман поднял глаза на Гесса. — А зачем писать, кому надо передать записку, если она и так предназначена родным?

Гесс хмыкнул, но не ответил.

— Вот это… Вот это совсем непонятно. Кто такая Фрайбург? Это мне непонятно.

— Это как раз понятно. Фрайбург — это бывшая секретарша отца.

— Да? — удивляется Роман. — Еще жива? А что за проблема с процессом?

— Когда в Нюрнберге слушалось дело отца, ее пригласили как свидетеля. Она много лет с ним работала, боготворила его, он доверял ей больше, чем моей матери… На процессе он сделал вид, что не знает ее. Вроде как потерял память, вы знаете, конечно, эту историю на трибунале. Он играл сумасшедшего. Играл неплохо, все ему верили. Кроме Геринга. Но отца это не смущало, и он играл свою роль дальше.

Для Фрайбург это была трагедия, она поверила, что он болен, и расплакалась прямо в суде… Много лет потом говорить и встречаться не хотела даже с нами. Потом рассказала нам, какую глубокую рану нанес ей отец, когда якобы не узнал. Она говорила, что многие годы плакала, вспоминая трибунал. Ей казалось, что ее предал близкий человек, а она любила отца и боготворила его.

Роман показал Гессу на пустую чашечку кофе.

— Можно еще?

— Конечно. — Гесс продолжил: — Потом они помирились…

— Кто?

— Отец и Фрайбург. Он лет двадцать тому назад передал ей через нас извинения. Она приняла. Но до конца так и не простила.

— Да? Ну хорошо, а что это говорит нам о его предсмертной записке?

— Вы, видимо, не поняли, они помирились очень много лет тому назад.

— Ну и что?

— Ладно, тогда смотрите дальше.

Роман продолжал смотреть на листок.

— Покажите мне фото, о котором пишет ваш отец.

Гесс вскинулся.

— Вы почти у цели.

— Так где же фото?

— Понятия не имею.