Гэсэр - [22]

Трем грозя сопредельным странам.

Но в сосульку из серебра

Он вобрал туман ядовитый,

Выдул весь в океан ледовитый

Ради блага, ради добра!

Семьдесят телят

Старший брат Сэнгэлэна, Саргал,

Тот, что в Белой Стране обитал,

Где дороги белей облаков,

Белолиц и белоголов,

С книгой белых указов в руке, —

Порешил навестить Сэнгэлэна,

Что в изгнании жил вдалеке.

Оказалось, в тайге забвенной

Сын родился у старика!

Радость дяди была велика:

«Наступило благое время,

Начинает людское племя

Праздник жизни праздновать вновь,

Торжествует теперь любовь!

Ты, мой брат, со своей женой

Возвращайтесь ко мне домой,

Где пышна, многоцветна долина,

И отдайте мне вашего сына».

Сэнгэлэн и Наран-Гохон,

Столько лет проведя в глуши,

Были рады от всей души

Своему к домочадцам возврату.

Сына отдали старшему брату.

Голова Саргала бела,

А душа Саргала светла.

Вот он скачет к Белой Стране

На могучем белом коне,

И покой на земле у него,

И племянник в седле у него!

Но племянник неладно сидел;

Он изгадил накидку-дэгэл,

Измарала его пачкотня

Белошерстое тело коня…

У Саргала, страны властелина,

Было два сильноруких сына:

Старший воин — Алтан-Шагай,

Младший воин — Мунгэн-Шагай.

Говорит старик белоглавый

Сыновьям и всем домочадцам:

«Я приехал к вам с младшим братцем,

Он рожден для битвы и славы.

Но без имени храбреца,

Но без прозвища удальца

Не бывает в доме отца».

Вот Саргал собирает в круг

Стариков и важных старух,

Собирает друзей и сверстников,

Сотоварищей и наперсников.

Он откормленных за девять лет

Режет жирных коров и быков,

Ибо пищи прекраснее нет

Для пирующих стариков.

Тридцать дней веселье идет,

Длится пиршество целый год,

А не могут люди достойные, —

Сообразно его уму,—

Выбрать имя сопливцу тому,

Чьи глаза — словно раны гнойные.

Но Саргал восклицает с болью:

«Нет без имени храбреца,

Нет без прозвища удальца!»

Он размером с шапку соболью

Ставит мясо средь пира веселого,

Ставит масло размером с голову,

Да еще со словами такими:

«Это мясо отдам тому,

Это масло отдам тому,

Кто племяннику моему

Наилучшее выберет имя!»

Белоглавый поднялся гость,

Опираясь на белую трость.

Посерел от годов старик

Дай ростом был невелик.

Много видеть ему довелось!

Головы его седина

Малахай пробила насквозь,

Ногти, чья непомерна длина,

Проросли сквозь его рукавицы.

Так сказал старик мудролицый:

«Он соплив, твой малыш озорной,

Некрасив, и в глазах его — гной,

Так Сопливцем — Нюсата-Нюргаем —

Мы отныне его называем».

«Верно! Верно! — кричат на пиру.—

Это имя будет к добру!»

Получил старичок седой

Масло с голову величиной,

Мясо величиной с малахай,—

Да растет Нюсата-Нюргай.

У Саргала скота немало,—

Охраняли три сына Саргала

Ровно семьдесят красных телят.

Старшим братьям сказал младший брат:

«Мы за стадом идем да идем,

Возвратимся ли скоро назад?

Так попробуем, братья, втроем

Мы съедим одного из телят».

Возражает Алтан-Шагай:

«Мы нарушим отцовский приказ».

Упрекает Мунгэн-Шагай:

«Будет мать сердиться на нас».

Отвечает Нюсата-Нюргай:

«Понапрасну волнуетесь вы!

Мы нарвем прошлогодней травы

Да набьем ею шкуру телячью.

Обещаю вам, братья, удачу:

Эту шкуру с истлевшей травой,

Как живую, пригоним домой».

Захотелось и старшим убоины,

По свежинке соскучились воины,

Но теленка зарезать боялись,

Мальчугану в ответ рассмеялись:

«Как ты знаешь, так поступай».

Побежал Нюсата-Нюргай

И схватил теленка за хвост,

Размахнулся до самых звезд,—

Эх, была в нем, как видно, силенка

И содрал он шкуру с теленка,

И набил ее старой травой.

Приказал: «Скачи да беги ты!»

И теленок, травою набитый,

Стал скакать, как будто живой.

Вот уселись они пред костром,

Был огонь и высок и светел,

И надели мясо на вертел,

И, как волки, наелись втроем.

От Сопливца двум старшим — почет:

Отдает им куски пожирней,

А себе похуже берет…

Много ль, мало ли минуло дней,

И сменялись ли быстро недели,—

Братья счет вести не хотят,

Не заметили сами, как съели

Шестьдесят и девять телят.

А вокруг пастухов этих сытых

Скачут, старой травой набитых.

Шестьдесят и девять телячьих

Красных шкур, немых и незрячих!

Старшим братьям сказал младший брат:

«Вы и сами, видать, не заметили,

Как изжарили мясо на вертеле,

Как вы, старшие, съели подряд

Шестьдесят и девять телят.

Нам остался семидесятый,

Да боюсь наказанья-расплаты».

Но хотелось двум старшим убоины,

И, не ведая удержу, воины

Закололи семидесятого,

Нежным мясом и жиром богатого.

Шкуру старой набили травой,

И теленок семидесятый

По приказу Сопливца-Нюсаты

Стал скакать, как будто живой.

Возвращаются братья домой,

Гонят семьдесят красных теней,

Прошлогодней набитых трухой.

Пастухи стали телом плотней,

А у мальчика вздулся живот:

Воду пьет он, и пьет он, и пьет…

Рассердилась мать: «Что с тобой?

От воды заболеешь сырой!»

Он в ответ: «Мои губы горят,

Все во мне сожжено до нутра,

Из семидесяти телят

Мы последнего съели вчера.

Слишком жирным то мясо было,

И от жажды я изнемог…»

«Говоришь ты неправду, сынок!

Только что я коров доила,

Все телята сосали вымя!»

«Не вернулись они живыми:

Мы наполнили шкуры травой

И погнали их с криком домой».

Удивилась добрая мать,

Ничего не могла понять,

На телят поглядеть захотела.

Поглядела и обомлела,

Не поверив глазам сперва:

Из телячьего каждого зада

Выползала труха-трава,—

Вот каким оказалось стадо!

А как выдернула траву —

Наземь семьдесят шкур повалилось!