Гэсэр - [15]

Та, что волю воздвигла свою,

Чтобы мудрость могла возвеличиться,

Та, что держит чашу добра,

Сотворенную из серебра».

Прокричав слова заклинания,

В распростертые небеса,

Вверх закинула чашу стенания,

Чашу слез, что светлы, как роса.

Облака насквозь пробивая,

Эта чаша, где скорбь живая,

Наконец на столе очутилась

Мудрой бабки Манзан-Гурмэ

И внезапно пред ней закрутилась,

Закрутилась — остановилась.

И тогда-то Манзан-Гурмэ

Удивленьем большим удивилась:

Что еще за беда нагрянула?

Вот в волшебное зеркало глянула,—

В мире верхнем царил покой,

А на нижнем земном просторе,

Там, где род пребывал людской,

Увидала горькое горе.

Девяносто бесов-уродцев,

Чьи противны крики и вопли,

Чьи носы вроде старых колодцев,

Толщиною в два пальца сопли,

Чьи грязны и черны котлы,

А еда — чернее смолы,

Чьи слюной наполнены рты,

Чьи унты не знают подошв,

Чьи без тульи шапки мохнатые,

Чьи бесхвосты кони горбатые,

Чьи глаза как затхлое гноище,

Чьи тела утратили тень,—

На земле устроив побоище,

Серой мглою окутали день.

На земной простор напустили

Черноцветные тучи пыли.

По земле расползаясь, как змеи,

Словно мухи, с жужжаньем летя,

Всех детей убивали злодеи

И закапывали дитя,

Если девочкой был ребенок,

Глубоко под грудой пеленок,

Если мальчиком был ребенок,

То закапывали дитя

Под замолкшей его колыбелью —

Лишь с одной-единственной целью:

Чтоб земля зачахла во мгле,

Чтоб не стало людей на земле.

Язва страшная, моровая

Совершала свой путь жестокий,

Семигорный мир заставляя

Горьких слез проливать потоки.

Громким плачем сменялся крик

В трех державах земных владык.

Зашаталась жизни опора.

Все живое гибло от мора.

Там, где мертвые в прахе валялись,

Там, где правила смерть, веселясь,

Девяносто бесов, бахвалясь

И кривляясь, пускались в пляс.

Как былиночку круговерть,

Так людей уносила смерть.

Постепенно, как снег и лед,

В трех державах таял народ.

Только бесы одни ликовали

На равнине, на перевале,

И в степях, и на шумных морях,

У ручьев и в каждом ущелье,

И безумное это веселье

Всем внушало губительный страх.

И, узнав о язве-чуме,

Рассердилась Манзан-Гурмэ:

«Как на землю упал позвонок

Богатырской шеи Улана,

Что коварен был и жесток, —

Превратился тот позвонок

В завидущего Гал-Нурман-хана.

Из обмана и злого дурмана

Сотворил на земле чародей

Девяносто бесов-грабителей,

Истребляющих бедных людей,

Разорителей-погубителей,

Учиняющих всюду разбой,

Угрожающих язвой-чумой

Трем большим сопредельным странам,

Трем земным тэгэшинским ханам.

И повальная эта беда

Так с людским воевала родом,

Что он стал убивать стада,

Табуны и отары с приплодом

И съедать загубленный скот:

Все равно, мол, скоро помрет,

Одолеть невозможно заразу!»

И тогда, сорвав с себя сразу

Два платка из разных шелков,

Опираясь на посох длиною

В девяносто широких шагов,

Рассердилась Манзан-Гурмэ,

С низко согнутою спиною

Устремилась к отцу богов,

К Эсэгэ-Малану пошла,

Чтоб найти спасенье от зла.

Но уже о бедствии этом

Знал отец Эсэгэ-Малан,

Ибо разум служил ему светом.

К многомудрой Эхэ-Юрен

Обратился он: «Слушай, жена,

Что скажу я, — по всем приметам,

На Хурмасе лежит вина.

Он Улана рассек на части,

Оттого и земли злосчастье.

Пусть Хурмас на землю сойдет,

Где людской терзается род,

Пусть врагов-лиходеев раздавит,

Пусть людей от бедствий избавит».

Лишь замолкло слово Малана,

Как явилась Манзан-Гурмэ,

Перед ним предстала нежданно

С чашей разума и добра,

Сотворенной из серебра.

Говорит ей чета седая:

«Вы займите место повыше,

Вы откушайте нашего чая».

И, напитком ее угощая

Из серебряного кувшина,

Перед бабкой стоят они чинно.

И, отведав того напитка,

Успокоилась бабка немного

И сказала, какая тревога

Семигорную землю гнетет:

«Сиротлив человеческий род,

А терзают наших сирот

Девяносто бесов тлетворных,

Желтоцветных, синих и черных:

Ежедневно грабят и губят,

Еженощно режут и рубят.

То сломают людей, как камыш,

То их скрутят, как тонкую нитку.

Как на муки земли поглядишь,

Так не сможешь терпеть эту пытку.

Убивают седых домоседов,

Убивают и юных в пути.

Говорю я, горе изведав:

Где виновника нам найти?

На тебе, на тебе вина,

И на детях твоих, и на внуках!

Искупи ее: разве должна

Жизнь земная погибнуть в муках?»

Словно туча, лицо нахмуря,

И грозна, как осенняя буря,

И темна, как ночная мгла,

Негодуя, она ушла.

И, ее проводив с почетом,

Приказал Эсэгэ-Малан,

Чтоб гонцы, десять сотен счетом,

Чтоб гонцы, двадцать тысяч счетом,

Полетели на север и юг:

«Созовите богов и бурханов,

Повелителей бурь и туманов!

Соберем небожителей в круг.

Мы над звездами дело обсудим,

Как помочь страдающим людям,

В круг собравшись над светом луны,

Будем правдою вдохновлены!»

Повинуясь ему, гонцы

Устремились во все концы

По заоблачным весям и странам —

К властелинам, богам и бурханам.

Надзвездное собрание богатырей посылает Бухэ-Бэлигтэ на землю

Пятьдесят и пять небожителей,

Рати западной предводителей,

Самым старшим приглашены,

Над сияньем звезд и луны

Собрались, мудры и воинственны,

Ради правды, во имя истины.

Эсэгэ-Малан, всех старей,

Много лет не ходил из-за старости

На собрания богатырей,

Но теперь, забыв об усталости,

На собранье явился надзвездном,

На собранье надлунном и грозном.

Прислонившись к спинке сиденья,

Окруженный бурханами важными,

Он глазами дымчато-влажными

Озирал их и ждал их сужденья.

Здесь теснились небесные воины,