Герой! - [10]

Шесть лет — мало разве? Ничего общего у них с ним теперь нет.

Никогда не было.

Ему хочется развернуться и убежать; ему настолько этого хочется, аж коленки трясутся. Лучше уж гоняться за Аббатом по кишкам Q-корабля.

Лица… Ему-то на самом деле хотелось увидеть здесь только одно лицо, но этого уже никогда не случится. Он понимает это, но вспомнить деревню и не задуматься о Нивеле невозможно. Нивела нет. Он бы, как и все, улыбался, но по-настоящему, улыбкой лучились его глаза… В один прекрасный день, такой же, как все остальные дни, кто-то где-то нарушил покой пипода, и пипод, снарядив рабочую бригаду из собратьев, пошел в бой, грозно потрясая ядовитыми иглами, и угробил восьмерых парней и трех девушек. Небольшой деревеньке генераторы радиошума не по карману.

Теперь односельчане бессмысленно топчутся, мало-помалу разбредаются кто куда; огорошенные, перепуганные, понукаемые невидимыми источниками правильных наставлений, передвигающиеся так, чтобы все время находиться в поле зрения камер — герой будет радушно приветствуем друзьями детства. А изгоя никто не станет вспоминать.

Олмин весь дрожит. Ему, похоже, первому говорить. В деревне нет ни мэра, ни священника. Звание Лучшего Друга присвоено, судя по всему, Олмину.

Ироническая такая издевочка! Это Олмину-то? Олмину-дразниле? Олмину-палачу?

Олмину, что сидел у него на груди и утюжил кулаками его лицо? Олмину, что ссал ему в глаза, в то время как прочие лучшие друзья прижимали его к земле? Это был, впрочем, очень ответственный эксперимент — необходимо было выяснить, сможет ли моча перекрасить его волосы в тот цвет, который положено иметь волосам. Не смогла. Несмотря на многократные усилия. Лучший Друг? Ну, пусть.

Почему бы нет? Если разобраться, то он действительно ничем не хуже остальных как друг. Удавалось ли тебе, Олмин, когда-нибудь повергнуть меня в такой ужас, в какой ты сам повергнут сейчас?

Лица… Глоры нет среди них. Ему пообещали, что Глоры не будет. Патрулю не нужно, чтобы весь мир услышал, как голосит сумасшедшая мамаша адмирала Вауна о своих свиданиях с Господом, о непорочном зачатии, о том, что она с самого начала знала, что ее сын спасет мир. Глору увезли на лечение.

Олмин делает свою хриплую отрыжку всеобщим достоянием, затем неловко кладет трясущуюся руку Вауну на плечо, стараясь не запачкать эполет.

— Ваун! — Он облизывает губы. Он слушает наставления суфлера с глазами, буквально вываливающимися из орбит от натуги.

— Так приятно… видеть тебя… вновь. Ваун.

Пауза. Белая макушка просвечивает сквозь песочного цвета шевелюру.

Ваун стоит, ждет свою реплику, старается сохранить на лице улыбку, смотрит, как покачивается в глотке у Олмина шар распухшей щитовидки.

Негодование охватывает его — какого черта они не понимают, что, производя бустер для местных жителей, нужно принимать во внимание недостаток йода?

Его черед пока не настал.

— И здорово… — продолжает Олмин… — вернуться… тоже, Ваун… Правда?

— Это всегда счастье — вернуться домой, Олмин, — говорит суфлер в ухе Вауна.

Он пытается повторить, но слова присыхают к горлу, как кусок дерьма.

Вернуться домой — счастье? Дудки. Это кошмар — вернуться домой. Я ненавижу здесь все! Я ненавижу всех вас. Вы превратили мою жизнь в пытку. Я спас мир, но только не ради вас. Видит Бог, ни для одного из вас.

— Это всегда счастье — вернуться домой. Олмин.

Как там, интересно, Олмин во тьме под бортом? Жив еще? Все влачит еще свое утробное существование, все пресмыкается в тине Дельты? Вряд ли. Бустер для крестьян — дерьмо, ширпотреб, не тот, что по спецзаказу производят для спейсеров. Ваун надеялся, что все-таки еще влачит, потому что это уже само по себе вполне адекватное наказание. Долгих лет тебе, Олмин!

Торч уже достиг самого края Вселенной, лучи Ангела не дотягиваются досюда, и ночь облачилась во все свое звездное великолепие. Глаза по привычке отыскали созвездие Пловца — Альфу и Гамму, две красноватые звездочки, авалонские солнца.

Солнца, что сияют над Монадой, где все началось… Ангел почти в зените. Скоро рассвет. Он разложил свой диванчик, устроился поудобнее и стал размышлять о шифрах, электронных хитростях, паролях и реактивных снарядах. В теории все было просто — коммодор Тэм имел законное право баррикадироваться в своем Форхиле, сколько душе угодно. Если бы возникло желание, он мог бы превратить его в современную версию доиндустриального замка, руинами коих кишат высокогорные районы. Ваун миллион раз пролетал над такими. Если бы коммодор Тэм начал палить или направил в кого-нибудь лучи своих лазеров, совершив тем самым убийство, то букву закона он бы, конечно, нарушил, но закон практически не в силах как-то бороться с офицерами Космического Патруля.

Вот сам Патруль… Это совсем другое дело. Наверняка можно отыскать какой-нибудь пунктик в уставе, воспрещающий убивать адмиралов. В этом можно по крайней мере усмотреть некое проявление недостаточного уважения. Мало того Форхил вовсе и не является личной собственностью Тэма, пусть тому и разрешено делать с поместьем все, что и в голову не взбредет. Когда Тэм умрет. Патруль возобновит свои права на владение Форхилом и по акту передаст его следующему офицеру, который, в свою очередь, будет тут хозяйничать столетие-другое.