Героиня второго плана - [67]

– Почему? Даже моя мама до сих пор ездит, хотя ей семьдесят пять уже. Да и странно было бы вырасти в Бурятии и не уметь в седле держаться.

Майя похлопала лошадь по шее и обернулась к Арсению.

– В Бурятии – да, – согласился он. – Но в Москве это не самый обычный навык. О таких, как правило, рассказывают сразу.

Майя засмеялась.

– Ты находишь во мне все больше необычных свойств, – сказала она. – Почему же я прожила такую обычную жизнь?

– Что значит, прожила? Вот ты передо мной, вполне живая.

Арсений сидел на песке у самой воды. Майя отошла от двух лошадей, привязанных к кустам, и села с ним рядом.

– У меня правда это чувство, – сказала она. – Что я уже прожила какую-то жизнь, хорошо ли, плохо, но прожила. А сейчас… Даже не жизнь у меня другая, а вся я другая, новая. Это так странно! Руки другие, ноги, голова.

– Не пугай меня.

Он обнял Майю за плечи и, прижав к себе, поцеловал в висок.

– Чем я тебя пугаю? – не поняла она.

– Во-первых, я не хочу, чтобы ты была другая. Мне нравится такая, какую я встретил. А во-вторых, когда ты так говоришь, я чувствую себя примитивным существом. Инфузорией туфелькой.

Майя засмеялась, но, повернув голову, заглянула Арсению в глаза и поняла, что ему совсем не весело от собственных слов.

– Почему? – уже без смеха спросила она.

– Потому что я не понимаю того, что ты понимаешь. Потому что чувства у меня просты, как в прописях. И я это сознаю. И, собственно, из-за этого… всё.

– Что – всё? – совсем уже тихо спросила она.

– Все, на что я не решался в отношениях с тобой.

Майя молчала. Оба они молчали, глядя на простирающийся перед ними Байкал. Мыс Святой Нос уходил далеко в озеро, волны накатывались на песок у самых ног, высились за спиной скалы Баргузинского хребта, и так просто, так естественно было чувствовать себя частью мира, очерченного этим озером, этим мысом и этой горой, так не хотелось верить в неочевидные, запутывающие жизнь вещи…

– Прости, Майя. – Арсений первым нарушил молчание. – Может, не стоило бы этого говорить. Но я о своей трусости помню.

– А я не помню никакой твоей трусости, – сказала она.

Солнце опустилось ниже, пока звучали над водой ее слова. Гладь Байкала подернулась золотой рябью.

– А почему я, по-твоему, от тебя отшатнулся? – пожал плечами он. – Испугался. Сложный, тонкий мир, вот что ты такое. Я его испугался. Чем бы я себя при этом ни оправдывал, но это так и никак иначе.

– А я думала… – медленно проговорила Майя. – Ко мне все мужчины относились сначала страстно, а потом, да не потом даже, а просто сразу – с полным безразличием. Когда это повторяется раз за разом, естественно думать, что в тебе есть какой-то изъян. Человеческий точно, да и физический, наверное, тоже.

– По-моему, в этом случае естественно думать, что все мужики примитивны, или трусливы, или то и другое вместе, – усмехнулся он.

– У нас с тобой разные картины мира! – засмеялась Майя. – И потом, ведь я не знала…

Она не договорила. Она не то что не хотела, а не могла говорить сейчас о его погибшей жене. О долгой, на годы растянувшейся ее гибели.

Но он понял то, что не было произнесено.

– А это тоже моя трусость. – Арсений пожал плечами. – Ну, может, отчасти выпотрошенность. Но, собственно, какая разница, из-за чего боишься привязанности? Я о тебе все время думал, – сказал он, помолчав. – Старался не думать, но не получалось. И тянуло меня к тебе очень сильно, зря ты так – про какой-то там изъян, тем более физический. Тянуло, не отпускало, представлял я тебя всю постоянно… в разных видах. Все твое представлял, губы, плечи, вот это тоже. – Он развернул Майю к себе и поцеловал в ложбинку между ключицами. – У тебя цепочка есть, необычная такая, узлом завязана, на ней жемчужины. Они вот здесь лежали. – Он снова коснулся губами ложбинки. – Это и представлял.

– Это лариат.

– Что? – не понял Арсений.

Случайно вырвалось ненужное сейчас слово. Какая разница, как называется цепочка? Сердце у Майи билось стремительно, голова кружилась от его слов и поцелуев.

– Лариат, – пришлось все-таки повторить. Уж как скажешь что-нибудь невпопад, так и уведет тебя сказанное по пустой дорожке! – Цепочка с узлом так называется. Она у меня бабушкина. У нее много украшений было. Мама их еще помнила, а я, конечно, нет.

– Почему «конечно»?

Майя думала, Арсений обидится, что она говорит о какой-то ерунде, когда он ее целует. Но в его глазах не было и тени обиды, он смотрел с интересом.

– Потому что бабушка все распродала, когда дед заболел. А мне тогда три года было, что я могла запомнить? Хотя его немножко помню, – сказала Майя. – Я забиралась на диван и вопила: сейчас буду прыгать! Бабушка с мамой пугались, кричали, а он смеялся и говорил: «прыгай на здоровье, я тебя поймаю».

– Чем он заболел? – спросил Арсений.

– Онкология. Он вообще был невероятно здоровый человек. Бабушка говорила, ни разу в жизни не простудился даже. И вот… Хотел у лам лечиться, но они сразу сказали, надо оперировать. Бабушка повезла его в Москву, добилась, чтобы в хорошую больницу положили, сама комнату рядом сняла, не отходила от него. Но поздно уже было, дед же не думал, что может болеть, вот и спохватились поздно. – Майя помолчала и добавила: – Бабушка говорила, что была с ним счастлива, как только может быть счастлив человек, и даже больше. Хотя это трудно было предполагать, они очень разные были, ну просто совершенно разные. Она еще говорила, что совсем не ожидала от жизни такого счастья, и потом всегда помнила, как это бывает: не ожидаешь, а оно случается. Странно, что я все это как-то… позабыла. У меня от нее на память только шпильки с Оком Уджат остались и лариат. И то потому, что шпильки никто не купил, а лариат она обронила, не помнила где, мама его уже после ее смерти за книжным шкафом нашла.