Героиня второго плана - [47]

– Из-за американца?

Немировский улыбнулся, и Серафима поняла, что его улыбка относится к ее словам «дурочка из переулочка». Она не могла объяснить, каким образом, но поняла это так ясно, как если бы он сам сказал ей об этом.

– Нет, конечно. – Она улыбнулась ему в ответ. – Из-за того, что победа, и больше никто не погибнет, и все теперь будет по-другому.

– Из-за этого смеяться надо было, а не плакать.

– Но многих убили, и я поэтому не могла… Я в сорок первом, в ноябре, своего одноклассника встретила на улице, Сережу Смирнова, он на один день с фронта вырвался на побывку. Я так обрадовалась, стала его целовать, а он ужасно смутился.

– Почему?

– Представьте, потому что был небрит. Оказывается, я однажды сказала, что мужчина должен быть чисто выбрит при любых обстоятельствах. Какая ерунда, боже мой! Я уж и не помню, по какому поводу могла такое сказать, что мне вообще за дело до этого было. Но Сережа запомнил. И стал передо мной извиняться. Я тогда смеялась и плакала. А через неделю его убили. И я девятого мая все время думала о нем, вот здесь, у Большого театра.

– Вы его любили? – спросил Немировский.

Они уже свернули на улицу Герцена и шли теперь мимо консерватории. Окна ее были открыты, и оттуда слышалась музыка – не концертная, а ученическая, старательно повторяемая, но прекрасная.

– Наверное, – ответила Серафима. – Но тогда я об этом не думала. Это было просто что-то такое пронзительное, что выдержать невозможно. Да и какая разница, что было со мной? Его убили, это главное. Потому что это необратимо. А я есть и есть, и ничего в моем существовании значимого нету.

– Вы зря так думаете, – сказал он. – Кто это знает вообще, что значимо, что нет? Мы вот идем с вами и разговариваем о таких вещах, которые для большинства людей не имеют ни малейшего значения. Но для нас это важно. А может, это и сохраняется где-нибудь.

– Где сохраняется? – не поняла Серафима.

– Если бы знать!.. – засмеялся Немировский. – Надо бы нам с вами во МХАТ сходить, кстати. Я недавно актера одного прооперировал, он всячески клялся насчет билетов. Так что сходим непременно.

И от его смеха, от его «для нас», от всего этого немыслимого, единственного, непредставимого вечера все сильнее кружилась счастьем ее голова.

Глава 6

– Вам письмо, – сказал Немировский, когда они вошли в подъезд. – В почтовом ящике, видите?

– От кого же? – удивилась Серафима.

Впрочем, едва ли можно было назвать удивлением то, что она могла сейчас чувствовать по отношению к чему-либо постороннему. Посторонним же было теперь все не связанное с Немировским.

Письмо оказалось от Розы Соломоновны.

– Это наша сотрудница из отдела комплектования, которая уехала. Чтобы с глаз долой – помните, я вам рассказывала? – сказала Серафима, держа в руке конверт.

В любой другой день она, наверное, вскрыла бы его прямо здесь, у почтовых ящиков. Они с Розой Соломоновной не были особенно дружны, и раз та вдруг ей написала, значит, есть какая-то важная необходимость, и значит, надо поскорее понять, какая.

Но сейчас она видела все это как во сне – почтовый ящик, конверт в руке, пальцы вздрагивают – и никакого дела до письма ей не было вовсе.

По лестнице на шестой этаж Серафима не поднялась, а взлетела. Зря ей всегда казалось, что это просто фигура речи; так и есть на самом деле, получается.

– Я могу зайти к вам минут через пятнадцать, Серафима? – спросил Немировский, когда они дошли по общему коридору до ее комнаты. – Кажется, о чем-то мы не договорили, и жаль. – Она расслышала смущение в его голосе. Это было так неожиданно! И так же ново, как все в нем было ново этим вечером. – Или вы устали? – уточнил он.

– Нет, конечно, нет! – воскликнула Серафима. – Я буду очень рада, если мы еще посидим. Мне очень хорошо с вами, – добавила она.

Он улыбнулся этим глупым словам, быстро коснулся ее руки, сказал:

– Тогда через четверть часа, – и пошел дальше по коридору.

Серафима вошла в свою комнату и не узнала ее. Она прожила здесь всю свою жизнь – в те годы, когда Игуменцевым принадлежала вся квартира, эта комната была ее детской, – но теперь ей казалось, что она попала в новое, совершенно незнакомое пространство.

Что-то кончилось, и что-то должно было начаться заново – это трепетало на самом острие ее жизни.

Серафима села к письменному столу, открыла лежащую на нем тетрадь, верхнюю в стопке. Это оказался конспект по марксизму-ленинизму. Каждый четверг в библиотеку приходил доцент, молодой и мрачный, читал лекции, их надо было конспектировать… Серафиму сердила пустая трата времени, хотя она была, наверное, последней из сотрудников, кто имел необходимость ценить каждую свою минуту…

«О чем я думаю, о какой ерунде!.. – мелькнуло у нее в голове. – Сейчас он придет, и все переменится. Я его люблю. Он это понимает. Но не говорит, любит ли меня. Почему? Не знаю».

Наконец она решилась задать себе этот вопрос, хотя бы мысленно.

Серафиме действительно было непонятно, как относится к ней Немировский. Кто она для него – приятная собеседница? Это было бы странно и обидно, но обиды она не чувствовала, потому что знала, что это не так. Но как?

Неизвестность окатила ее, как холодная вода, непонимание свело руки.