Героиня мира - [43]

Когда вереница повозок с багажом намного опередила меня, а дорога стала гладкой и скользкой как стекло, я начала часто падать. Тогда я научилась передвигаться иначе, мелко семеня ногами. Время от времени с приближением кавалерийского отряда мне приходилось уступать дорогу, меня заносило, я поскальзывалась и в поисках спасения хваталась за деревья, обдирая руки. Потом меня стали нагонять группы пехотинцев, копьеносцев и барабанщиков; они проходили мимо, не шагая, а скорее волоча ноги. Одни поддерживали тех, кто ослаб. Другие тащились сами по себе. Человек с прекрасным, звенящим, словно бронза, голосом пел; его товарищи шепотом сказали, что он не в своем уме. Мне не удалось понять слов этой кронианской песни, а может быть, он нес какую-нибудь тарабарщину.

Около полудня мимо меня проехала телега со страшными, похожими на трупы людьми. Кожа у всех побагровела, у каждого недоставало руки или ноги. Казалось, глаза их ничего не видят.

Никто не замечал меня. Привычка Мельма передалась всем.

Холод. Я поняла, что никогда еще по-настоящему с ним не сталкивалась. Вначале он казался всего-навсего невыносимым. Из глаз струились слезы, воздух ножом резал легкие. Зимние сапоги оказались мне малы, а я и не замечала до сих пор. Я перестала чувствовать под собой ноги и воображала, будто они отвалятся, как у тех обреченных на смерть бедняг, что сидели в телеге. Меховая шуба свинцовой тяжестью давила на меня, я закоченела под ней.

Возможно — несомненно — прошло три-четыре часа. Я не имею представления, каким образом мне удалось продержаться на ногах так долго. В памяти остался провал — либо я провела какое-то время без движения, либо земля сама несла меня вперед. Но состояние мое усугубилось. Руки под перчатками потрескались и начали кровоточить. Отчаянная боль простреливала ноги, от бесчувственных лодыжек до коленей, до бедер, и сжимала желудок. Мне казалось, будто среди снежной белизны расцветают то темно-зеленые кляксы, то едко-красные завихрения. У меня раскалывалась голова, словно ее сжимал тесный стальной шлем. Похоже, мне придется умереть, если я не смогу куда-нибудь деться, оказаться в другом месте.

Заслышав крик, я подняла безучастный взгляд. Какие-то фургоны сбились в кучу возле дороги. На прогалине меж сосен разводили костер. А впереди земля изгибалась уступом и уходила вниз, — взору открывалось бесформенное, ничем не ограниченное небо.

Подойдя поближе, я увидела, что внизу, среди раскинувшихся на многие мили снегов и лесов, продолжается движение и черные фигурки людей и повозок с трудом пробираются вперед и становятся все меньше, бессмысленней и ужасней, а вдалеке, за много миль от них, на горизонте виднеется грязное пятно. Я стала приглядываться к нему, и оно постепенно изменялось под моим взглядом, но мне не удалось выстроить из него что-либо осмысленное. Подсознательно я пришла к убеждению, что скорей всего это Золи, мифический город, в который мы должны были прибыть давным-давно, а может, еще нескоро, этого было не вычислить.

Затем я повернулась к костру, который заботливо поддерживали. Я надеялась, что никто меня не прогонит. Но, чтобы приблизиться к костру, потребовались определенные усилия. Я не смогла подойти очень близко — тепло яростно обжигало кожу, но при этом я не согрелась до конца. Закутанный в тряпье и мех человек с огромной медной фляжкой обходил всех по очереди, и каждый отпивал по глотку; наконец он добрался до меня и молча протянул мне фляжку. Я тоже отхлебнула жгучей жидкости. Теперь меня обдало палящим огнем изнутри, но все, что находилось между кожей и внутренностями, так и осталось неоттаявшим льдом.

Пока я там стояла, мне пришло в голову, что совсем скоро стемнеет, что Гурц все-таки потерял меня и уже никогда больше не отыщет. Я подумала: интересно, упомянет ли Мельм о роли, которую сыграл в этом, и станут ли его упрекать.

На прогалине появился всадник. Флюгель-сержант кавалерии. Он направился прямиком ко мне, свирепо глядя на меня.

— Ты. Твое имя — Аара?

Я чуть было не покачала головой. А затем попыталась пошевельнуть замерзшими губами и сказать «да».

Он подхватил меня и усадил на коня. Это показалось мне до странности знакомым, ведь когда я была маленькой, папа и его друзья-офицеры пару раз проделывали то же самое. Спиртное ударило мне в голову, я рассмеялась. Гурц послал этого человека спасать меня. Наверное, он метался взад-вперед по всей колонне, ругаясь, выискивая девушку маленького роста в прекрасной шубе. Я чувствовала, что мне надо бы попросить у него прощения, но вместо этого приникла к военной форме, к телу, пышущему жаром, словно печка, — как удивительно. Потихоньку я начала чувствовать ноги, или кусочки ног, и это невероятно меня обрадовало, словно окончательная отмена смертного приговора.

Мы заехали далеко в лес, и лишь тогда я спросила:

— Куда мы направляемся?

— Потише, — откликнулся мой спутник. — Здесь могут оказаться чавронцы.

Я вдруг поняла, что за рискованное это предприятие, одинокий всадник с никчемной девчонкой среди лесов и бездорожья. (Однако мне доводилось слышать, как кавалеристы хвастались, будто кронианский воин способен в одиночку справиться с двадцатью врагами, будь при нем конь и шпага.) Я предположила, что Гурцу подыскали прибежище в какой-нибудь заброшенной хижине в стороне от основного лагеря. Но какое огромное расстояние. Как далеко завез меня черный всадник — мы скачем уже не меньше часа. Шумы войска перестали доноситься до меня. Лишь великое Безмолвие очертило вокруг нас кольца. Не зная, что и думать, я принялась глядеть вверх, на белые сосны, нависшие над головой, готовые, казалось, вот-вот опрокинуться на нас. А конь скакал все дальше по толстому белому ковру.