Героин - [7]

Я ощущал в себе несмелое предвкушение блаженства, набирая соответствующий номер и слушая хриплый голос в трубке. После нежной прелюдии типа «Привет, мы всегда рады помочь друзьям Мачека», мы приступили к деловой части разговора.

— У меня есть кое-что подороже, но это круто вставляет. Стоит попробовать. Новое качество, новая мощь. Такого гербалайфа ты еще никогда не курил, — произнес он на одном дыхании. Сукин сын умел поднять цену.

После этой захватывающей новости еще минут пятнадцать я просидел в редакции, а карапуз в яичной скорлупе пытался завладеть моим разумом. Потом я покинул телевидение.

У подъезда уже ожидала тощая фигура — не более шестнадцати лет. Заплатив парню деньги, я заметил, что у него перемотана ладонь у основания большого пальца. Хоть мне и было интересно, я не стал его об этом спрашивать. Наклевывалось хорошее знакомство, которое не хотелось портить идиотскими расспросами. Я попрощался и пошел искать себе уютное гнездышко.

Я вошел в здание телевидения и сразу же направился в каптерку реквизитора, в которой не было никого, кроме определенного количества больших надутых медведей. Я высыпал немного очень светлой, почти желтой геры на фольгу. Я смастерил трубочку, воткнул ее в рот и подогрел фольгу снизу зажигалкой.

И снова награда ищет героя. И хоть я и не знаю за что, но от этого еще слаще. Возможно, за то, что мне предстоит сделать.

Бартек делает первую хапку, и мне становится еще теплее. Я чувствую, что его мозг становится таким же, как мой, — большим, мягким, блаженным. Он тоже начинает излучать нечто похожее на любовь. Если, конечно, этому говнюку ведомы подобные чувства. Но если они ему и не ведомы, то сейчас он о них узнает.

Мы возвращаемся в мою квартиру, падаем на тахту и в шикарных условиях добиваем нашу половинку. Это вам не пыхтение на нычке в темных парадных, которое стало бы уделом Бартека, потеряй он невинность с кем-то другим.

Чувачок блюет молочным коктейлем, свешиваясь с кровати. Я присматриваю за ним, пока он впервые в своей жизни погружается в этот чудесный теплый суп. Он настолько вкусный, что его можно назвать черепашьим. И настолько же ленивый.

Осторожно, чтобы его не разбудить, я раскладываю фольгу и добавляю в нее следующую порцию — кажется, это длится три часа. Я ее выкуриваю одним махом.

Клево, когда ты настолько всецело счастлив и спокоен, что даже не ощущаешь возбуждения перед приближающейся новой волной кайфа. Это зацепило меня, неподготовленного. Как кирпичом по голове.

Вдруг я вспоминаю о своих добрых делах. Я взял под опеку Бартека. Я пытаюсь взять его на руки, чтобы отнести на руках через весь город в особняк, к его мамочке. Я хочу показать ей его и сообщить, что ему угрожает.

Но, засунув ему руки под плечи и ноги и подняв его вверх на несколько сантиметров, я понимаю, насколько он, сука, тяжелый — какой-то сладкой, героиновой тяжестью. Я снова падаю на тахту возле него. Я собираюсь с силами, чтобы опять попробовать его поднять, но от этих усилий у меня еще больше кружится голова и я засыпаю. Потом я снова пытаюсь найти Бартека. Но обнаруживаю людей в вечерних нарядах: они ходят по кругу в столовой. Ко мне подходит какой-то господин в смокинге и говорит: «А на меня так вы вообще не обращайте внимания…» — и исчезает, не закончив этого предложения. Оставшиеся начинают декламировать стишок о домовых, сведя все, в конце концов, к образу маленьких замороженных гномиков. Для того чтобы их опять увеличить, сначала их следует разморозить, но лучше оставить замороженными, ведь тогда их легче очищать.

Наконец-то я вижу Бартека. Он лежит на кровати в одной футболке, сбросив с себя одеяло. Я приближаюсь к нему и изо всех иероглифов, в которые может изогнуться мое тело, стараюсь найти самый подходящий для Бартека. Чтобы полностью обвиться вокруг него, укутать его своим телом.

Я его, конечно же, не разбужу. Мои ласки успокаивают, а не возбуждают, мои поцелуи — нежные и деликатные. Я владею чудесным даром: когда я целую кого-нибудь, то не оставляю следов. И ничто не раздражает такую чувствительную личность, как Бартек. Более того, под моими губами исчезают мелкие покраснения и синяки, обнаруженные мною на его бедре, Я выискиваю самые чувствительные места для своей нежности, чтобы их еще больше освежить. Парень не постанывает и не вертится. Каждый мой поцелуй оставляет на теле Бартека маленький, нежно разогревающий источник тепла. Я дую ему в задний проход, как в шарик, чтобы наполнить его изнутри чем-то намного лучшим, чем любое иное переживание. Он еще никогда не был настолько безопасным. Это нечто намного большее, чем счастливые переживания младенческого возраста. Этого требует каждый человеческий детеныш, никогда его не получая, — даже когда вырастет.

Я обнимаю Бартека, закрываю глаза и спокойно припоминаю все произошедшее за сегодняшний день.

Утром я лежал в ванной и думал над тем, почему моя жизнь такая необыкновенно кайфовая. И пришел к выводу, что мне так хорошо, потому что я делаю невозможное. За три месяца я придумал новую науку, да еще и продал ее на телевидении. В то время как другие люди думают о разных глупостях, я, например, способен придумать новый и к тому же максимально сложный язык. Я употребляю самый сильный и самый опасный наркотик, и все еще не попал от него в зависимость, потому что курю только в свободное от работы время.