Героин - [19]
Мы выезжаем с Собеского на Виляновскую, а потом сворачиваем в сторону зеленых насаждений между Виляновым и Урсиновым. Автомобиль подбрасывает на выбоинах, из-за чего я трясусь вдвое сильнее.
Мы останавливаемся перед большой посадкой, Роберт выходит из машины, и оказывается, что среди деревьев стоят старые металлические ворота. Он открывает их и возвращается в машину. Мы проезжаем через ворота и попадаем в небольшой садик, полностью заросший кустами черной смородины. В центре стоит зеленый двухэтажный сельский домик из камня, но с деревянной крышей и разнообразными украшениями.
— Неплохо, правда? — говорит Роберт, выходя из машины. Он уже залез в смородину и бродит среди кустов, а я почему-то боюсь войти в кусты, потому что они будут царапаться. Это сейчас для меня слишком большое препятствие.
В конце концов, я следую за ним по узкой, очень узкой тропинке. Спрашиваю, что же это за подарок.
— Все, — отвечает он. — Ты будешь тут жить. Тебе тут будет хорошо.
Он вытаскивает ключ и открывает дом. Внутри холодно и пахнет старухой. Среди бесформенной рухляди возвышается нечто похожее на ложе мамонта. Мне становится плохо — так плохо, что меня разбирает кашель, который почти переходит в блевание. Тут все воняет какой-то безнадежной жизнью, которая тут бессмысленно протекала, и даже нисколечко не жаль, что она закончилась. Но я сам должен стать чем-то таким же.
— Он, ясное дело, поменяет меблишко. — улыбается Роберт, садясь на эту необычную кровать. Когда я вижу такую мебель, мне всегда кажется, что сорок лет назад люди были сделаны из чего-то иного, ну уж точно не из тела — как известно, чувствительного и мягкого.
— Он поменяет меблишко, а некоторое время поспишь и на этом, — говорит Роберт. — Я сам спал на такой лежанке, когда был маленьким.
Маленьким. Я думаю о разных существах, которых можно назвать маленькими.
— Прекрати, — говорит Роберт, который снова видит, что со мной происходит. — Ты, блядь, послушай, потому что дважды я повторять не буду. Ты на другой планете. Не думай о том, что произошло. Тебе совсем не плохо. Я тебе вот что скажу. Если бы всего этого не случилось, то ты все равно бы думал, что у тебя очень хуевая жизнь.
Он на мгновение замолкает и начинает опять:
— Если бы у тебя все еще были жена, ребенок и кот или там пес, то ты бы тоже считал, что тебе хуево. Дело не в том, чтобы было хорошо. А в том, чтобы не было хуево. Нехуево бывает только тогда, когда тебя никто не ебет. А ты ебешь всех остальных. Делаешь щелчок — и нету их. Ты их не убиваешь, а просто имеешь. Они не свои, а твои. И им от этого даже хорошо. Когда они подставляют жопу, то чувствуют облегчение. Они даже не дергаются — просто слушают тебя и баста. Но для того чтобы до чего-то такого дойти, нужно пройти через страшные вещи, возможно, даже еще более страшные, чем те, которые ты пережил. Нужно пройти через подобные вещи, чтобы уже ничего не бояться. Нужно умереть. Только таким людям по-настоящему заебательски. А вот зато всем остальным — хуево. Так это устроено. А вообще-то я не думаю, что это хуево.
Я слушаю не настолько внимательно, чтобы вникнуть в его слова. Но достаточно, чтобы понять, что он говорит о вещах неприятных и жестких, а мне хочется облегчения и прощения. Мне нужна одна вещь, которая дает облегчение и прощение.
— Прежде всего, Роберт, спасибо за дом, — говорю я. — Может, как-то отпразднуем?
И я получаю пиздюлину.
— Не отпразднуем, — говорит Роберт, повалив меня животом на тахту, в то время как я пытаюсь угадать, куда он меня сейчас ударит. Я слышу, как что-то щелкает, и на левом запястье появляются наручники. Я лежу на животе, а он сидит на мне. Моя левая рука прикована к левой ножке кровати, а правая — к правой.
— А сейчас ты будешь вот так лежать, пока это у тебя не пройдет.
— Боже, Роберт, блядь, ты не можешь этого сделать. Я же просто здесь сдохну.
— Ты спрыгнешь, — заканчивает Роберт. Он уже слез с меня. Я его не вижу, но слышу его дыхание.
— Роберт, ведь нужны же кодеин и капельница, блядь!!!
— Слезешь на сухую — и больше не подсядешь.
Я знал, что Роберт в любой момент может меня унизить. Но сейчас он приговорил меня к многодневным мукам. Я еще успеваю что-то прокричать, а Роберт снимает с меня штаны, а потом трусы. Я чувствую между ягодицами его теплую руку, скользкую от масла или вазелина. Ладонь — ужасающе толстая, но между ягодицами входит только палец, Он всовывает палец в анальный проход и начинает насаживать. Сначала очень щекотно, а потом начинает печь. Он двигается очень медленно, но беспрерывно, как говно, которое решило вернуться в мое тело. Наконец палец полностью входит и становится частью меня самого, потому что я не владею ни одним его движением. В любой момент он может согнуться, вот тогда бы запекло по-настоящему. Он поворачивается, как будто осматривается внутри, восхищенный тем, что он там нашел. Возможно, Кася ощущала что-то подобное, когда я занимался с ней любовью. Сейчас он засунет два или три пальца. Он уже делал это, когда я был укуренный и ничего не чувствовал. Сейчас я почти трезвый. На кровати — черное пятно от пота с моего лица.
Сделав христианство государственной религией Римской империи и борясь за её чистоту, император Константин невольно встал у истоков православия.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…
Ник Уда — это попытка молодого и думающего человека найти свое место в обществе, которое само не знает своего места в мировой иерархии. Потерянный человек в потерянной стране на фоне вечных вопросов, политического и социального раздрая. Да еще и эта мистика…
Футуристические рассказы. «Безголосые» — оцифровка сознания. «Showmylife» — симулятор жизни. «Рубашка» — будущее одежды. «Красное внутри» — половой каннибализм. «Кабульский отель» — трехдневное путешествие непутевого фотографа в Кабул.
Книга Сергея Зенкина «Листки с электронной стены» — уникальная возможность для читателя поразмышлять о социально-политических событиях 2014—2016 годов, опираясь на опыт ученого-гуманитария. Собранные воедино посты автора, опубликованные в социальной сети Facebook, — это не просто калейдоскоп впечатлений, предположений и аргументов. Это попытка осмысления современности как феномена культуры, предпринятая известным филологом.
Не люблю расставаться. Я придумываю людей, города, миры, и они становятся родными, не хочется покидать их, ставить последнюю точку. Пристально всматриваюсь в своих героев, в тот мир, где они живут, выстраиваю сюжет. Будто сами собою, находятся нужные слова. История оживает, и ей уже тесно на одной-двух страницах, в жёстких рамках короткого рассказа. Так появляются другие, долгие сказки. Сказки, которые я пишу для себя и, может быть, для тебя…
«А насчет работы мне все равно. Скажут прийти – я приду. Раз говорят – значит, надо. Могу в ночную прийти, могу днем. Нас так воспитали. Партия сказала – надо, комсомол ответил – есть. А как еще? Иначе бы меня уже давно на пенсию турнули.А так им всегда кто-нибудь нужен. Кому все равно, когда приходить. Но мне, по правде, не все равно. По ночам стало тяжеловато.Просто так будет лучше…».
«Человек не должен забивать себе голову всякой ерундой. Моя жена мне это без конца повторяет. Зовут Ленка, возраст – 34, глаза карие, любит эклеры, итальянскую сборную по футболу и деньги. Ни разу мне не изменяла. Во всяком случае, не говорила об этом. Кто его знает, о чем они там молчат. Я бы ее убил сразу на месте. Но так, вообще, нормально вроде живем. Иногда прикольно даже бывает. В деньги верит, как в Бога. Не забивай, говорит, себе голову всякой ерундой. Интересно, чем ее тогда забивать?..».
«Вся водка в холодильник не поместилась. Сначала пробовал ее ставить, потом укладывал одну на одну. Бутылки лежали внутри, как прозрачные рыбы. Затаились и перестали позвякивать. Но штук десять все еще оставалось. Давно надо было сказать матери, чтобы забрала этот холодильник себе. Издевательство надо мной и над соседским мальчишкой. Каждый раз плачет за стенкой, когда этот урод ночью врубается на полную мощь. И водка моя никогда в него вся не входит. Маленький, блин…».
«Сегодня проснулся оттого, что за стеной играли на фортепиано. Там живет старушка, которая дает уроки. Играли дерьмово, но мне понравилось. Решил научиться. Завтра начну. Теннисом заниматься больше не буду…».