Герои Таганрога - [11]

— Мама нам сказала, что вы у нас, мы все во дворе побросали и сюда, — вмешалась старшая Валентина.

— Здравствуйте, девушки, — тепло улыбнулся им Николай.

— Ладно, дайте гостю к столу сесть, — обратился к сестрам Петр. — А вы, мама, несите нам скорее картошку. — И Петр пододвинул к столу свободную табуретку.

— У вас, я вижу, вся семья в сборе, — сказал Николай.

— Да, товарищ Морозов, как раз к обеду угодили, — ответил Кузьма Иванович.

Он называл Николая то товарищем Морозовым, то Николаем Григорьевичем, то Колей.

— Мы теперь больше дома сидим, — продолжал он. — Нынче на улицу выходить страшновато — того и гляди на неприятности нарвешься.

— Да, времена настали невеселые, — произнес Николай и обратился к Петру: — Ну, рассказывай, откуда тебя принесло...

— Вы садитесь, картошечки горячей покушайте, — суетилась Мария Константиновна. — После поговорите. Мама-то как ваша?

— Как все, — усмехнулся Николай, присаживаясь к столу. — Вместе со всеми беду терпит.

— А у нас тут вчера одну старушку немец чуть не пришиб, — с горькой усмешкой сказал Кузьма Иванович. — Старенькая она. Медленно улицу переходила. Так он, скотина, из машины своей выскочил да наотмашь ей по лицу и съездил. Бедная только кровью умылась.

Разговор сменился тягостным молчанием.

— Эх, папа, — с жаром заговорил вдруг Петр, — я, пока домой шел, и не такого насмотрелся.

Служил я на самой границе. В то утро, когда немцы все это начали, я в секрете стоял. Настораживала тишина на той стороне. За последние дни мы привыкли к шуму. Часто слышали крики людей, детский плач. Видимо, немцы население из приграничной зоны эвакуировали. По ночам сильно ревели моторы танков, автомашин. А тут тишина такая и душно, будто воздуха не хватает.

Сменили меня перед самым рассветом. Только на заставу вернулся, хотел спать завалиться, тут-то и громыхнуло. Такая кутерьма поднялась вокруг. Мы, конечно, в ружье и по своим местам. Оборону заняли. А немцы волна за волной накатываются. Одна цепь расплещется, заляжет, за ней другая двигается. Мы стреляем. Глядишь, отхлынут назад. И так два дня кряду. Ни ночью, ни днем никакой передышки. — Петр замолк на минуту и снова начал: — Потеснили они нас малость. Гляжу — самолеты летят, с крестами, стал я окапываться. Тут и началось. Меня взрывом из окопчика вытряхнуло да об землю. Помню только, перед глазами круги поплыли. Очнулся уже в плену. Вот так и попал за колючую проволоку. Много там нашего брата набралось. Будто скот в загоне. А кругом конвоиры свирепые. Чуть что не так — в зубы прикладом норовят, а тех, кто недоволен, пулей успокаивали...

На третью ночь я убежал. В деревне под крыльцо дома спрятался, там и пролежал почти сутки. Как раз напротив хата небольшая стояла. Возле нее две маленькие девчушки играли. От скуки я в щелку за ними наблюдал.

Днем пригнали людей к этой хатенке. Затолкали внутрь, и девчушек малых туда же, заколотили окна и двери да и подожгли лачугу. Из огня крики, плач. Да где там! Так и сгорели заживо.

Голос Петра звучал гневно, с болью.

— Ночью у одной доброй женщины одежду рваную раздобыл, переоделся и пошел на восток. Шел по России и узнать ее не мог. Всюду разрушения и пожарища, люди чужие, язык немецкий. От немцев я в лесах прятался. Да не уберегся. Словили опять... Вместе с другими, такими же, в эшелон. Думал, в Германию повезут. Но возле Мариуполя выгрузили. Заставили под конвоем окопы рыть. Как подумаю, что против своих рою, лопата из рук валится. Кругом фрицы с автоматами. Не будешь копать — убьют. Кто притомился, присел, того очередью автоматной к земле пришивали. А поесть и не спрашивай. На обед, будто свиньям, болтушку из очисток картофельных дают. Выбрал я подходящий момент и снова сбежал...

Валентина и Рая давно перестали есть и с жалостью смотрели на брата. Присев на краешек стула, не сводила с него глаз и мать. Только отец, повернувшись спиной, поглядывал в окно. Но чувствовалось, что и он ловит каждое слово сына.

«Пойдет ли этот парень, — думал Николай Морозов, — с оружием в руках против немцев? Или, добравшись до отчего дома, решит отсидеться за чужой спиной?»

— У нас здесь тоже не сладко. Хлеба до сих пор не продают. В море ходить за рыбой не разрешают. Запрет строжайший, — оторвавшись от окна, проговорил Кузьма Иванович. — На базаре стакан соли пять рублей. Стакан махорки — двадцать пять. Селедка паршивая и та три рубля стоит. Вот и прокормись тут. А на днях в порту горелое зерно выдавать начали, так там тыщ десять народу собралось. Разве пробьешься? Я уже ботинки и плащ на мешок картошки выменял. Только надолго ли хватит? Пока наши вернутся, тут ноги протянешь...

— А скоро ли вернутся, батя? — спросил Петр.

— А куда ж им деться-то? Помотают по степи немца, душу ему повытряхнут и назад придут. Это уж как пить дать. Вон самолеты наши, почитай, каждый день прилетают. Вчера аэродром бомбили, а позавчера в парке аж шестерых немцев пристукнули. Правда, и своим трохи досталось...

— Говорят, взяли немцы Ростов-то, — робко заметила Мария Константиновна.

— А хоть и взяли, мама. Все равно этим война не кончится. Красная Армия победит, обязательно победит, — страстно заговорила Рая.