Герои среди нас - [30]

- Надо резать…

- Не дам, - сказал летчик.

- Надо резать.

- Не дам. И разговора быть не может!

Профессор ушел. Ушел, чтобы прийти вечером. Сел на кровать, сказал:

- Знаете, Белоусов, если не резать - будет плохо. Может быть, даже смерть.

- Я не боюсь смерти. Я ее видел.

- Так что же, вы и жизнь не любите?

Вопрос привел летчика в замешательство.

- Я хочу жить, - произнес он искренне.

- Тогда надо резать.

- Давайте, - Белоусов не услышал своего голоса, повторил: - Давайте, доктор. И быстрее. Завтра же.

Теперь он ясно представил себя с одной ногой. Он - разносторонний спортсмен - легкоатлет, лыжник, штангист - будет ходить на деревянной колодке, на костылях. Но разве в этом дело? И при чем здесь штанга, беговая дорожка? Они были нужны ему, чтобы лучше летать! И он будет летать! Он пройдет любые испытания - летчик, солдат, еще не рассчитавшийся с фашистами за февраль 1938 года, за страшное горе страны.

Спокойно перенес Белоусов операцию и начал, кажется, поправляться, хотя кровь из ампутированной ноги еще сочилась. Прошел месяц, второй, третий.

- Еще немного, - обещал Сызганов, - и мы вас выпустим, Леонид Георгиевич.

Но как снег в знойный день, как горный обвал, вдруг обрушилось на майора новое несчастье: язва на левой ноге. Она появилась ниже колена и с каждым днем увеличивалась. Выхода не было - Белоусова, притихшего и молчаливого, вновь принесли в операционную…

Когда майор открыл глаза, то увидел светло-голубой потолок. Таким бывает небо на Балтике в безоблачный летний день…

Потом было очень плохо, и жена, приехавшая в Алма-Ату, ни днем, ни ночью не покидала палаты мужа. Постоянно находились около Белоусова и врачи. Даже Сызганов, полюбивший Белоусова за несокрушимую волю, начал думать, что вторая операция сломила летчика. О чем думал Белоусов, лежа молча, не замечая никого? Может быть, о самоубийстве? Его боялись оставить одного. Но майор начал поправляться! По ночам, правда, он бредил, но это был странный, один и тот же бред. Белоусов называл какого-то одноногого черноморского летчика, вновь поднявшегося в воздух; американца Поста, летавшего без глаза.

Как-то Белоусов попросил бумагу, чернила, ручку и написал три записки - ответы на письма фронтовых друзей Романенко, Сербина и Ройтберга. В конце письма Сербину он сообщил, что выезжает на Балтику. Письмо было опущено, и в этот же день Белоусов потребовал, чтобы его отправили на поезде в Ленинград. Никто об этом и слушать не хотел:

- Нельзя, вы не доедете.

- Не доеду, так доползу!

И поехал. Из Москвы телеграфировал старому другу: встречай!

…Сербин прямо с аэродрома примчался на вокзал. Вот подходит поезд, остановился. Полковник почти бежит навстречу человеку, стоящему в тамбуре международного вагона. Он в кителе, на его груди два ордена Красного Знамени, лицо обожжено, но по-прежнему жизнерадостно блестят глаза. Летчики без слов обнялись, и полковник, взяв майора под руку, повел его к выходу из вокзала.

На "эмке" они объехали весь Ленинград - давненько в нем не был Белоусов!

- Сколько раз я дрался над этим городом, - вздохнул Белоусов.

- Помню, Леонид Георгиевич, - ответил полковник. - Это мы все помним. Теперь первое - к командующему, второе - поедешь в дом отдыха, третье - надо подобрать тебе работу…

Белоусов усмехнулся.

- Да, Иван Иванович, мне нужна работа. Полегче. Не пыльная, как говорится. А вот Пост без глаза летал. На Черном море кто-то из наших летчиков без ноги летает. Что скажешь?

Надолго замолчали. Около штаба вышли из "эмки". Сербин поддерживал Белоусова за руку.

- Постой, товарищ полковник… Давай покончим с этим. Видишь, какое голубое небо? А вот - облака. Знаешь, в Алма-Ате я очень долго лежал, страшно долго. И когда мне вторую ногу отрезали, я заметил, что в палате потолок голубой, как ленинградское небо сегодня. И знаешь, маляр, наверное, не случайно линию оставил, мазнул белилами, как облако. В общем, не потолок, а небо. Небо - понимаешь? Я много об этом думал…

- Ну и что же? - осторожно спросил Сербин.

Белоусов выпрямился, поставил к стене костыли.

- Буду летать.

- Видишь ли… - начал Сербин, но Белоусов прервал:

- Извини, товарищ полковник. Думаешь, я самоубийством в воздухе хочу покончить?

- Погоди, Леонид…

Но Белоусов не слушал:

- Если б жить надоело, вот мой пистолет. Черта с два! Я жить хочу, жить и драться. За отца, убитого немцами в Карпатах, за то, что жену и дочь в санитарном поезде немцы бомбили. А я сам?

- Все балтийские летчики мстят за тебя…

- А-а, понимаю и благодарю… Есть, мол, здоровые и молодые, так куда мне соваться?..

Они не заметили, что больше часа стоят у штаба.

- Я должен летать,- наконец, упрямо заключил Белоусов, и полковник понял, что этот неистовый человек, гроза "мессершмиттов" и "юнкерсов", будет летать. Непременно будет!

Они вдвоем прошли к командующему. И здесь почти дословно повторился все тот же разговор.

Белоусов был непреклонен:

- Я должен летать! Я буду летать…

И ему поверили. Да как поверили! Начальник штаба дивизии гвардии подполковник Петр Львович Ройтберг на приеме у начальника штаба ВВС даже обещал свою "голову положить на плаху", если Белоусов сломает машину.