Герои пустынных горизонтов - [2]

Играет или не играет он роль, до этого здесь и вовсе никому не было дела. Но как бы там ни было, а поспать ему на этот раз не удалось. В полузанесенный песком узкий раствор ворот протиснулся мальчуган араб. Сзади его подталкивал другой, он шутливо отбивался, и дело кончилось тем, что оба свалились на Гордона. Тот вскочил и закричал на них по-арабски, свободно пользуясь самыми неожиданными оборотами.

— Бог наделил меня терпением, — сказал он, — но вы хоть кого заставите выйти из себя.

Он еще свирепо прикрикнул на них напоследок для устрашения и пинками вытолкал обоих обратно за ворота. Слышно было, как они там хохочут, продолжая возню; его суровость не обманула их, они его любили. Гордон оглянулся и увидел двух бедуинов, вылезших из ниши в стене, где они тоже прятались от солнца и ветра.

— Ах, вы! — воскликнул он. — Вояки! Разбойники! Такой надежной охраны во всей Аравии не найти! Не могли отогнать двух блох, чтобы они не кусали во сне несчастного пса!

Но его упреки не устыдили их. Эти люди были слишком отважны и дерзки — из тех, что не боятся смерти и презирают опасность. Впрочем, Гордону они служили довольно преданно.

— Гордон, — сказал Бекр, рослый араб с горящими глазами, в ярком бурнусе, за пояс которого были заткнуты два серебряных кинжала. — Если ты хочешь смерти этих двух блох, скажи лишь слово. Одно слово.

— Кровожадный Бекр! — протянул Гордон с оттенком оскорбительной насмешки в голосе. — Не надейся сводить свои счеты по кровной вражде, прикрываясь моим именем. Убивай кого хочешь, но меня к этому не припутывай. — Он снова уселся на одеяло и потянул к себе седло. — А теперь дайте мне спать!

Бекр, нимало не смущенный, вернулся в свою нишу; его товарищ продолжал стоять перед Гордоном, опираясь на длинное ружье с серебряной насечкой. В противоположность Бекру, этого человека отличала природная сдержанность, под которой скрывалось все разнообразие его душевных движений. Если в Бекре каждая черточка говорила о его свирепом нраве, то невзрачный облик Али таил в себе молчаливую угрозу. Из них двоих более опасным был он.

— Гордон, — сказал Али, обращаясь к закутанной неподвижной фигуре. — Чтобы встретиться с Хамидом, нам нужно сейчас трогаться в путь. Если ты хочешь спать, спи, но тогда пусть эти блохи, как ты их назвал, скачут вперед и предупредят Хамида, что мы опоздаем.

Гордон не пошевелился. — Пусть едут, — равнодушно согласился он. — Через час я встану и все равно буду на месте раньше них. — Это было неосторожно с его стороны, потому что теперь, похвалившись, он должен был доказать свои слова делом, а между тем за последние сутки ему пришлось спать не больше двух часов.

— Если Минка и Нури поедут вперед, не нужно тебе вставать через час, — сказал Али. — К чему бессмысленное упрямство?

Гордон сел. — А зачем ждать час? — сказал он. — Мы поедем сейчас же и будем на Джаммарском перевале даже раньше Хамида.

Обвинение в бессмысленном упрямстве было воспринято Гордоном как вызов; он заподозрил, что невзрачный Али нарочно бросил ему этот вызов, со злым лукавством испытывая его выдержку; Гордон знал, что стóит ему хоть раз оказаться не на высоте взятой на себя роли, и лукавство перейдет в открытую издевку. Если они и верили ему, то лишь наполовину.

— Вставай! — крикнул он на высокой пронзительной ноте, и, несмотря на его резкий голос англосакса, это прозвучало, как протяжный оклик вожака каравана, призывающего своих людей сниматься со стоянки — свертывать шатры, готовиться в путь. Было что-то самозабвенное в этом все ширящемся звуке; Гордону особенно нравилось, что в просторе пустыни он разносился свободно и никакое эхо не возвращало его назад жалким, выхолощенным подобием живого голоса.

— Вставай! — повторил он и с методичностью, в которой уже никакого самозабвения не было, стал приводить себя в порядок: по-женски обдернул полы бурнуса, подтянул пояс, расправил складки куфии[2] и, наконец, как бы в довершение туалета, одну за другой приподнял ноги носками вниз, чтобы высыпался набившийся в аккуратно прилаженные сандалии песок.

Бекра приказание выступить огорчило; он ругал Али за то, что тот не дает людям поспать, упрашивал Гордона не торопиться, доказывая, как важно отдохнуть хоть один час перед тем, как пускаться в путь на целых шесть, снова накидывался на Али. Но Гордон уже нетерпеливо окликал остальных и, просунув голову в ворота, кричал веселым драчунам, Минке и маленькому Нури, чтобы они захватили его седло и шли снаряжать верблюдов. Оба телохранителя скрылись за воротами, угрожающе размахивая палками, которыми они погоняли верблюдов, и Гордон смотрел им вслед, спокойно гадая про себя, кто из них в конце концов убьет его или, в крайнем случае, своего товарища.

Все с тем же философским спокойствием он сел на верблюда и под ярким солнцем вывел караван, состоявший из шестнадцати недовольных бедуинов, навстречу холодному ветру пустыни; усилием воли он держался в седле, превозмогая боль в судорожно сжимающихся легких, онемение затекших конечностей, свинцовую тяжесть век, но в конце концов сон одолел его. На мгновение он проснулся и приказал себе оглянуться и посмотреть, как тают в дальнем мареве очертания персидских ворот; но сон сморил его снова, прежде чем он успел повернуть голову. И он только мельком подумал в свое оправдание, что когда-нибудь — завтра или через год — настанет для него пора досуга и покоя и можно будет с академической безмятежностью интересоваться надписями на камне. А сейчас задача одна: погонять косматого верблюда, держа такой аллюр, который позволит им добраться до Джаммарского перевала раньше, чем туда прибудет эмир, Хамид.