Герои из-под пера - [25]

Перепечатав затем еще пять страниц, он затопил баню. Пока нагревался бак с водой, перечитал, нашел две ошибки. Ладно. В бане долго хлестал себя старым, обтрепавшимся веником, по плечам, по ногам, потел, дышал жаром. Мыльная вода уходила в щели между досками. Шел обратно — парил.

Всю следующую неделю Виктор не показывался из дому.

Два дня ел рожки с паштетом. На третий день отварил картошки. На четвертый — мастерил бутерброды, вычищая холодильник. На пятый, возможно, постился.

Удивительно, его тоже никто не беспокоил. В окнах мелькали Лидия, Димка Елохин, Лешка Пахомов, но не стучали в дверь, даже к калитке не подходили, шли то к магазину, то по соседям. Дорога подсохла, вокруг расцвело и запахло, окно спальни щекотала ветками сирень.

В первый день после бани Виктор сделал восемнадцать страниц, во второй — двадцать пять, и такой темп держал до последней главы. На подушечках пальцев выскочили профессиональные мозоли. "Юнис" исправно заполнял листы буквами.

Фрол больше не снился и не появлялся ночью вживую.

На сто сорок шестой странице Виктор поставил точку и, пошатываясь, вышел на веранду, по ступенькам спустился в неожиданно солнечный день и сел на лавку. В голове было пусто, приятная усталость гуляла по рукам, сутулила плечи. Он долго смотрел в небо с раздерганными, несерьезными перышками облаков, а потом — на верхушки зеленеющего леса. Подорожник щекотал ступню.

Собственно, что дальше? — думалось ему. Или даже — кто следующий? Повесть для Димки есть, теперь надо что-то новое…

Ну да, глупо, какая-то совсем фантастика бродит в голове, но это знакомое сумасшествие, давно уже решено, с Фрола, что болезнь — тяжелая, поэтому и верить я могу, во что захочу. Если текст с прадедом, пусть фальшивым, как-то встряхнет Елоху, значит, я все делаю правильно. Поэтому следующий…

Виктор прислушался к себе.

Из глубины к векам всплыло имя, проступило неуверенным контуром, померкло и зажглось в полную силу.

Лидия.

Эх, прищурился он на солнце, ладно, я идиот, но что мне мешает написать и для нее? Даже — о ней. В идиотской надежде, что как-то сойдутся, сплетутся, прорастут одно в другое написанное и реальность. Может же быть? Может.

Конечно, мифотворчество, балансирование на тонкой грани между пошлостью лжи и опусканием деталей. Так и памяти человеческой свойственно приукрашивать прошлое и строить замки-реконструкции из напрочь позабытых событий. Здесь я не буду первопроходцем. Да, второй будет Лидия…

Облака в вышине таяли, остатки их сносило в сторону. Виктор подумал, что надо бы Потапычу проставиться, с него началось, с его слов: "Дерьмовую ты книжку написал".

Похолодало.

Виктор еще посидел, остро чувствуя в налетающем ветерке движение времени, затем вернулся в дом, собрал листы повести, накрыл титульным, на котором ручкой написал: "Дмитрий, это повесть о твоем прадеде", и уложил все в грязноватую картонную папку. Дальше оделся, нахлобучил шляпу-пирожок.

Мимо почти полегшего Дружковского сарая, повернув от магазина, знакомым маршрутом он дошел до кирпичных столбиков Елохинского дома, ощущая, как сквозь трепет ситцевых занавесок на него смотрит вся улица.

В сенях была разбросана детская обувь, стояло ведро с грязной водой, свет из узкого окна плыл по стеклянным банкам на полках. Зацепившись ремнем за крючок вешалки висели тяжелые, промасленные ватные штаны, будто съемная нижняя половина тела.

В дверях Виктора едва не сшибли.

Мальчик лет шести, большеголовый, босой, светленький, видимо, в мать, каким-то героическим матросом, поскольку был в тельняшке до колен, кинулся ему в ноги.

— Здравствуйте, а вы к нам?

— К вам, — сказал Виктор, прижимая папку с повестью к груди.

— А вас как зовут?

Малолетний обитатель дома не давал ему пройти дальше, смотря требовательно и строго.

— Виктор Павлович.

— У вас водка есть? — нахмурился мальчик, схватив его за штанину.

— Нет, — сказал Виктор.

— И в карманах нет?

— Нет.

Желая снять всякие подозрения на счет алкогольной контрабанды, Виктор поднял папку над головой и обернулся вокруг себя.

— А вы к папе?

Ответить Виктору помешала девочка лет десяти, выглянувшая из дверного проема, ведущего вглубь дома.

— Петя, кто это?

Девочка была большеглазая, черненькая, коротко и неряшливо остриженная. В руках у нее белел кусок марли.

— Это Виктор Павлович, — представил Виктора Петя.

— А что ему надо? — спросила девочка.

— Кать, он не сказал.

— Извините, Катя, — вмешался Виктор, — но я к Дмитрию, вашему папе.

— Пить?

В голосе девочки прозвучало такое презрение к предполагаемому собутыльнику, что Виктор торопливо затряс головой.

— Нет, я по другому… я с другим…

— Он пьяный, — сказала девочка. — Он спит вообще-то.

— Но мне можно?

Катя посмотрела на Виктора и, видимо, оценив одежду и общий вид, слабо кивнула.

— Мама болеет, — сказала она, — так что вы тихо.

— А где Е… папа ваш? — Виктор понизил голос до шепота.

— Там, — показал пальцем Петя.

Как под конвоем Виктор прошествовал на кухню и нашел Елоху мирно похрапывающим на полу в окружении дров и осколков фарфоровой тарелки. К переносице у Елохи прилипло перышко. Задравшаяся пола пиджака открывала грязную, желтоватую кожу поясницы.