Герои и антигерои Отечества - [56]

Весной, в мае, Скобелев прибыл в Петербург. Прямо с вокзала Михаил Дмитриевич, как полагалось, поехал в Петропавловскую крепость на могилу императора Александра II засвидетельствовать свое почтение. Новый самодержец Александр III встретил прославленного генерала крайне сухо, даже не поинтересовался действиями экспедиционного корпуса. Вместо этого он высказал неудовольствие тем, что Скобелев не сберег жизнь молодого графа Орлова, убитого во время штурма Геок-Тепе, и презрительно спросил: «А какова была у вас, генерал, дисциплина в отряде?»

Холодный прием Скобелева царем получил широкую огласку. «Об этом теперь говорят, — писал императору обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев, — и на эту тему ему поют все недовольные последними переменами. Я слышал об этом от людей серьезных, от старика Строганова, который очень озабочен этим. Сегодня граф Игнатьев сказывал мне, что Д. А. Милютин говорил об этом впечатлении Скобелева с некоторым злорадством». (Военный министр Д. А. Милютин, поддерживающий М. Т. Лорис-Меликова, к этому времени вынужден был уйти в отставку. Его сменил генерал П. С. Ванновский. — А. Ш.)

Оппозиция видела в лице Скобелева не только человека, недовольного режимом, но и военачальника всероссийской известности, народного героя, готового на самые смелые действия. Личная позиция Скобелева во внутренней политике еще не была ясна, но знали, что он сторонник некоторых мероприятий Лорис-Меликова, поддерживал Игнатьева, и разделял многие суждения И. С. Аксакова. Все это вызывало беспокойство в окружении императора и порождало множество слухов,

Скобелев считая, что революционное движение в большой мере связано с депрессией, охватившей русское общество после Берлинского конгресса конференции великих держав, проходившей в июне 1878 года в Берлине под председательством Бисмарка и в значительной степени лишившей Россию плодов ее победы в русско-турецкой войне 1877–1878 гг.

«Уже под Константинополем, — писал он, — слишком для многих из нас было очевидно, что Россия должна обязательно заболеть тяжелым недугом нравственного свойства, разлагающим, заразным. Опасение высказывалось тогда открыто, патриотическое чувство, увы, не обмануло нас. Да, еще далеко не миновала опасность, чтобы произвольно не доделанное под Царьградом не разразилось бы завтра громом на Висле и Бобре. В одно, однако, верую и исповедаю, что наша „крамола“ есть, в весьма значительной степени, результат того почти безвыходного разочарования, которое навязано было России мирным договором, не заслуженным ни ею, ни ее знаменами».

Вскоре после событий 1 марта 1881 г. Скобелев писал своему доверенному лицу И. И. Маслову, что «при правильном решении Восточного вопроса, в смысле общеславянских, следовательно, русских интересов, не в уступках и колебаниях надо искать величия и внешнего, так и внутреннего преуспевания отечества. Печальное решение было бы, в виду грозных внешних и внутренних врагов, отказываться от самого исторического признания, от пролитой реками православной крови, от нашего природного права бытия во всем его размере нравится ли это или нет германско-австрийским культуртрегерам, должно быть для России безразлично… люди слабые, иногда неблагонамеренные, всегда сердцем нерусские, будут, конечно, теперь кричать о необходимости внутренних преобразований в ущерб нашей политической и исторической самобытности. Повторяю, это поведет к пагубным последствиям. В монархической политике стояние на запятках враждебной Европы, как показал Берлинский трактат, особенно опасно».

Это письмо написано Скобелевым вдали от центра русских политических событий — в Средней Азии. Но мысль о связи судьбы страны с внешней политикой выпажена здесь очень ясно.

Вполне вероятно, что неприветливый прием в какой-то мере был связан с осложнениями между М. Д. Скобелевым и Петербургом, последовавшим после смерти Александра II, когда генерал имел намерение под предлогом болезни покинуть действующую армию и вернуться в Россию. Слухи об этом упорно тогда ходили по столице, им придавали большое значение. Английский посол Дуфферинг поторопился донести о них в Лондон, а некоторые русские сановники зафиксировали данное обстоятельство в своей переписке и дневниковых записях.

Обер-прокурор Священного синода К. П. Победоносцев был чрезвычайно обеспокоен обострением взаимоотношений Скобелева с императором, которому он настойчиво советовал постараться привлечь на свою сторону «белого генерала». Его письмо Александру III, отрывок из которого приводится выше, полно недомолвок и намеков.

Вот что пишет далее Победоносцев: «Я считаю этот предмет настолько важным, что рискую навлечь на себя неудовольствие вашего величества, возвращаясь к нему. Смею повторить слова, что вашему величеству необходимо привлечь к себе Скобелева сердечно. Время таково, что требует крайней осторожности в приемах. Бог знает, каких событий мы можем еще быть свидетелями и когда мы дождемся спокойствия и уверенности. Не надобно обманывать себя: судьба назначила вашему величеству проходить бурное, очень бурное время, и самые опасности и затруднения еще впереди. Теперь время критическое для вас лично: теперь или никогда, — привлечете вы к себе и на свою сторону лучшие силы России, людей, способных не только говорить, но самое главное, способных действовать в решительные минуты. Люди до того измельчали, характеры до того выветрились, фраза до того овладела всеми, что уверяю честью, глядишь около себя и не знаешь, на ком остановиться. Тем драгоценнее теперь человек, который показал, что имеет волю и разум, и умеет действовать, ах, этих людей так немного! Обстоятельства слагаются, к несчастью нашему, так, как не бывало еще в России, — предвижу скорбную возможность такого состояния, в котором одни будут за вас, другие против вас. Тогда, если на стороне вашего величества будут люди, хотя и преданные, но неспособные и нерешительные, а на той стороне будут деятели, — тогда может быть горе великое и для вас, и для России. Необходимо действовать так, чтобы подобная случайность оказалась невозможной. Вот, теперь будто бы некоторые, не расположенные к вашему величеству и считающие себя обиженными, шепчут Скобелеву: „Посмотри, ведь мы говорили, что он не ценит прежних заслуг и достоинств“. Надобно сделать так, чтобы это лукавое слово оказалось ложью не только к Скобелеву, но и ко всем, кто заявил себя действительным умением вести дело и подвигами в минувшую войну. Если к некоторым из этих людей, ваше величество, имеете нерасположение, ради бога, погасите его в себе; с 1-го марта вы принадлежите, со всеми своими впечатлениями и вкусами, не себе, но России и своему великому служению. Нерасположение может происходить от впечатлений, впечатления могли быть навеяны толками, рассказами, анекдотами, иногда легкомысленными и преувеличенными. Пускай Скобелев, как говорят, человек безнравственный. Вспомните, ваше величество, много ли в истории великих деятелей, полководцев, которых можно было бы назвать нравственными людьми, а ими двигались и решались события. Можно быть лично безнравственным человеком, но в то же время быть носителем великой нравственной силы. И иметь громадное нравственное влияние на массу. Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, т. к. люди ему верят и за ним следят. Это ужасно важно, и теперь важнее, чем когда-нибудь… У всякого человека свое самолюбие, и оно тем законнее в человеке, чем очевиднее для всех дело, им совершенное. Если бы дело шло лишь о мелком тщеславии, — не стоило бы и говорить. Но Скобелев вправе ожидать, что все интересуются делом, которое он сделал, и что им прежде и более всех интересуется русский государь. Итак, если правда, что ваше величество не выказали в кратком разговоре с ним интереса к этому делу, желание знать подробности его, положение отряда, последствия экспедиции и т. д., Скобелев мог вынести из этого приема горькое чувство. Позвольте, ваше величество, на минуту заглянуть в душевное ваше расположение. Могу себе представить, что вам было неловко, неспокойно со Скобелевым и что вы старались сократить свидание. Мне понятно это чувство неловкости, соединенное с нерасположением видеть человека, и происходящая от него неуверенность… Но смею думать, ваше величество, что теперь, когда вы государь русский, — нет и не может быть человека, с которым вы не чувствовали бы себя свободно, ибо в лице вашем — предо всеми и перед каждым стоит сама Россия, вся земля с верховной властью и т. д.».