Герман - [34]
Герман отломил, потом подождал, пока шоколад размягчится у дедушки во рту.
– Ну вот, и на борту «Фласкебекка», на палубе, я встретил Эльзу Марию Луизу, которая потом стала твоей бабушкой. Сама она жила в Ниттедале, а в городе была в тот день проездом, навещала подругу. Она вышла в Несоддтангене, но я ее из виду больше не выпускал. Вот такие дела, Герман. Не лопни у меня шнурок, не сидел бы ты здесь. Шнурок до сих пор цел, а ботинок пропал.
– А кто был Эвен Нухх, дедушка?
– Как ты говоришь? Эвен Нухх?
– Ну которого бабушка не хотела иметь мужем? Когда ты пил пиво?
Морщинка опоясала дедушкину голову. Потом он заулыбался.
– Евнух, они зовутся евнухи. Это такие мужчины, у которых волосы никогда не выпадают. А девчонкам это не особо нравится.
– Не нравится?
– Нет. Девчонки любят лысых.
– Правда?
– Знаешь, на что клюнула Эльза Мария Луиза тогда на палубе «Фласкебекка»? На мою голову, ага.
Герман задумался.
– А папа, что ли, евнух?
Дедушка начал уставать.
– Папа не евнух. Это он давно доказал.
– Как доказал?
– Мама его выбрала. А ты доказательство. Стыд и позор и очень жалко, что бабушка умерла до твоего рождения. Ты знаешь, как она погибла? Она споткнулась о водосток, когда мы бежали через Ратушную площадь в субботу в сорок девятом году, мы опаздывали на пароход. Бог – тот еще юморист.
– Думаешь? – спросил Герман.
Дедушка вздохнул.
– Вообще-то нет. Кстати, я рассказывал тебе, как сверзился со стремянки с кисточками в обеих руках?
– Вроде да.
– Я должен был привести дом в порядок к приезду Эльзы Марии Луизы. А она должна была приехать в тот самый день. Одна краска была белая, а другая – черная. Я сделался похож на зебру. А это была не такая краска, что смывается быстро. Но думаешь, я из-за этого не пошел ее встречать на причал? Хо, еще чего! Я нес ее по трапу на руках. И Эльза Мария Луиза приняла меня таким, какой я был.
Дедушка прикрыл глаза и задремал. Лицо его снова стало гладким и прозрачным. Герман долго сидел и смотрел на него. Он не был уверен, что стоит сделать то, что он задумал, но все-таки сделал это. Стянул с себя парик (тот прилип, и отдирать его было больно, как пластырь), потом осторожно положил его дедушке на голову. Получилось так себе. Похоже на лежалый блин в полосочку. Или на коровью лепеху с щетиной. Или на крышку от кастрюли, утыканную иголками. Герман забрал парик и затолкал его на дно ранца, надел шапку. Потом вложил бабушкину фотографию в дедушкину синюшную руку.
Уже у двери Герман услышал какой-то шорох. Он обернулся к кровати и увидел, что дедушка положил на фотографию обе руки, чтобы никто не отнял.
Герман сидел в ванне, стиснув зубы, и прижимал к глазам мокрую тряпку. Мама выдавливала ему на голову тягучую жижу, похожую на клей, и аккуратно втирала ее в пока уцелевшие волосы. В гостиной всхлипывало радио на чужом языке, а мама тем временем взбивала пену, и она сочилась Герману на лицо.
– Шампунь, – объяснила мама.
– Не сказал бы, – возразил Герман.
Мама рассмеялась.
– Купила его у Пузыря. Нежнее уже ничего нет. Но знаешь, из чего он сделан? Гидроксид калия, селен, бура и карбонат калия. Ты такое слышал, Герман?
– Редко.
Пахла жижа почти как мама перед субботним выходом с папой, когда они потом возвращаются поздно, а в воскресенье за завтраком лиц на них еще нет.
– Задраить все люки!
Мама включила душ и смыла пену. Герман снял тряпку и увидел флакон на бортике ванны.
– Шампунь детский, – прочитал он.
Мама накрыла ему голову полотенцем.
– Все моются детским. Клифф Ричард, Пэт Бун, Элвис[15].
– Правда? И Купперн тоже?
– Конечно. Дальше сам справишься?
– Ага.
Мама ушла, и Герман решил воспользоваться случаем. Он скатал полотенце, встал в ванне на цыпочки и повернулся к зеркалу. Рассмотреть удалось немного, но картина впечатляла. Большая часть черепа теперь была видна – как будто он пророс сквозь волосы. А то, что дедушка говорил о девушках и лысых, полная ерунда. Может, во времена горбатого парижского звонаря или Тутахтамона – в общем, до гибели «Фласкебекка» – так оно и было, а сейчас нет.
Герман закрутил на голове полотенце как тюрбан, добежал до своей комнаты, выключил свет и глобус, бросился на кровать и принялся молотить одеяло. Отмутузив его вволю, он набросился на подушку, потом перекинулся на пижаму. Он бился против целой рати совсем один.
Потом рядом присела мама. Герман лежал на животе; он задержал дыхание, но удалось ему это ненадолго: глаза выкатились как помидорины, в ушах колотил барабан. И он сдался; вытащил затычку и сдулся, как надувной матрас.
– Ужинать не будешь? – спросила мама тихо.
Герман не ответил.
– Папа сделал гору бутербродов.
Герман по-прежнему молчал.
– С огурчиком, ветчиной, майонезом…
В ответ ни звука.
Мама решила сменить тему.
– Хочешь – можешь пока не ложиться. Давай в карты сыграем?
– Обманщица.
– Я обманщица?
– Обманщица и врушка.
– Мы с тобой уже говорили об этом, Герман. Я не думала тебя обманывать. Не было у меня такого желания.
– Вы сказали, что парик красивый. А он просто говно с вареньем на резиночке!
Мама долго молчала. Думала.
– Герман, где парик?
– Не скажу.
– Ты его выкинул?
– Не скажу.
Мама уронила руки на колени и сцепила пальцы.
