Геркулес и Кантариды (императрица Екатерина Великая - Александр Ланской) - [7]

«Это предсмертный пот», – догадался Вейкардт…

Но Екатерина ничего не хотела видеть, знать, понимать, кроме отчаянной надежды на чудо, и молилась, чтобы Сашенька, ее свет и солнышко, радость ненаглядная, выздоровел!

И вот 25 июня 1784 года солнце ее счастья, взошедшее четыре года назад, скрылось в могильной тьме.

Перед смертью, однако, Александр Ланской успел попросить, чтобы его похоронили под окнами Царскосельского дворца – в парке. Чтобы Екатерина могла видеть его могилу из окон опочивальни, где они провели вместе столько упоительных минут… часов, дней, лет!

Секретарь императрицы Храповицкий впоследствии уверял, что и Екатерина завещала похоронить ее подле Ланского, однако никакими документами это не было подтверждено, а стало быть, спустя двенадцать лет ее тайная воля исполнена не была.

Но эти годы еще предстояло прожить…

То, что происходило с Екатериной в дни и месяцы после его смерти, могло растрогать самое каменное сердце. Ее здоровье внушало большие опасения, одно время даже боялись за ее жизнь. Еще вчера она была весела и счастлива, дни летели в угаре любви, а нынче время тянулось невыносимо, Екатерина была окутана скорбью, а все комнаты казались могильными склепами. Она гнала от себя всех:

– Делайте что хотите, только меня не трогайте!

Как ни странно, утешить ее могла только сестра Александра Елизавета, в замужестве Кушелева. Она была больше остальных похожа на брата, и когда Екатерина смотрела на нее, она могла найти облегчение своему горю, изливая его в слезах. Елизавета Дмитриевна Кушелева не Бог весть как любила брата, но тоже охотно плакала по нем.

Горе Екатерины было тем сильнее, что она никак не могла увидеть Ланского во сне. Молилась об этом, но напрасно…

Еще одним ударом стало то, что спустя несколько дней после похорон могила Ланского в Царскосельском парке была страшно осквернена. Труп вырыт, кругом позорные надписи… После этого Александра перезахоронили в гарнизонной церкви Преображенского полка: в храме Святой Софии.

Долго доискивались, кто мог учинить такое беспримерное злодейство. Не нашли кощунника, хотя он, можно сказать, рядом ходил и сам тыкал себя пальцем в грудь.

В комнате Екатерины появился вдруг какой-то красавец. Его уже видели доселе и не раз выпроваживали, когда он, якобы по ошибке, заходил в покои императрицы. Однако наконец ему удалось застать Екатерину одну. Молодой человек рухнул на колени и стал жалостно молить допустить его к своей особе.

Это оказался племянник Захара Чернышева (некогда бывшего любовником Екатерины) князь Кантемир. Малый беспутный, весь в долгах, к тому же женатый. Екатерина приказала арестовать его, посадить в кибитку и отправить к дяде, чтоб образумил племянника. Однако вскоре стало известно, что Кантемир еще при болезни Ланского жадно интересовался его состоянием и откровенно радовался ухудшению здоровья фаворита. Уж не он ли ос-квернил могилу того, кому улыбалось счастье и кого любила императрица?..

После этого случая Екатерина уехала с Кушелевой в Петергоф, не желая больше видеть ничего, что напоминало бы о погибшем счастье.

Минуло три месяца, но Екатерина едва ли чувствовала себя лучше. Она писала Мельхиору Гримму с отчаянной, болезненной гордостью женщины, которая всю жизнь считала себя сильной:

«Не думайте, чтобы при всем ужасе моего положения я пренебрегла хотя бы последней малостью, требовавшей моего внимания. Дела идут своим чередом; но я, насладившись таким большим личным счастьем, теперь лишилась его».

Здесь обязательный отчет императрицы окончен. Перо дрожит в ее руке, из глаз льются слезы, и дальше в письме – уже не строки, а крик души:

«Утопаю в слезах и в писании, и это все… Если хотите узнать в точности мое состояние, то скажу вам, что вот уже три месяца, как я не могу утешиться после моей невознаградимой утраты. Единственная перемена к лучшему состоит в том, что я начинаю привыкать к человеческим лицам, но сердце так же истекает кровью, как и в первую минуту. Долг свой исполняю и стараюсь исполнять хорошо; но скорбь моя велика: такой я еще никогда не испытала в жизни. Вот уже три месяца, как я в этом ужасном состоянии и страдаю адски…»

В это время в Петергоф вернулся князь Потемкин, которого вызвал канцлер Безбородко, напуганный состоянием императрицы. Вместе с ним появился Федор Орлов, брат бывшего фаворита Григория Орлова. Прямо с дороги оба прошли к Екатерине, готовясь произнести какие-то волшебные, ободряющие, исцеляющие слова, но при виде ее, измученной, полумертвой от боли, только и могли, что зарыдали – нет, завыли! – вместе с ней.

– Тебе надо вернуться в Петербург, – сказал наконец Потемкин сердито, вытирая слезы. – Негоже государыне заживо себя хоронить. Давай-ка велим завтра же двору собираться, велим, чтобы приготовили дворцы в столице…

Она сидела как неживая, обессиленная слезами. Но, видимо, что-то запало ей в голову из этих веских, разумных слов, потому что стоило только светлейшему и Орлову удалиться, как Екатерина вызвала на сей раз Анну Протасову и велела закладывать карету.

Ушли они задним ходом, уехали украдкой. Никто и помыслить не мог, что это уезжает императрица!